— Но этот жестокий закон имеет силу только в Германии, он не действителен во Франции. Повторяю, злые толки не коснутся вас. Притом немногие знают, что Миль был вашим братом; а те, которые знают, глубоко сочувствуют вам.
— Если бы эта страшная правда была и вовсе неизвестна, я не могла бы скрыть её от себя самой. Но её нельзя скрыть. Она восстанет против меня.
Если бы я согласилась на ваши доводы, если бы я стала вашей женой, вы когда-нибудь возненавидели бы меня. Нет-нет, Ивлин, вы должны забыть меня! Ищите себе другую жену. Правда, никогда вы не найдёте женщины, которая так преданно любила бы вас, как я, зато на вашей супруге не будет того клейма, которое лежит на мне.
— Если я потеряю вас, я не женюсь! — воскликнул Ивлин. — Но вы меня не покинете. Вы не осудите меня на бедствия.
— Ивлин! — сказала Коломба горестно, но твёрдо. — Решение моё прочно: ничто не может изменить его. Я погибла навсегда, навсегда.
Несколько дней спустя Коломба вступила в монастырь Капуцинов на улице Сент-Оноре. Вскоре после того, как она поселилась там, здоровье её стало заметно ухудшаться. Хотя она не жаловалась, но леди Катерина, которая посещала её почти ежедневно, настояла на том, чтобы она приняла доктора Ширака. Тот сразу заявил, что у неё чахотка, и предательская болезнь уже так развилась, что её невозможно остановить. Эта страшная весть, испугавшая всех любивших Коломбу, для неё самой была почти радостью. Она молилась, чтобы наступил конец её страданиям, и её молитвы были услышаны. Леди Катерине, которая питала к ней материнскую любовь и нежно заботилась о ней, хотелось, чтобы Коломба вернулась в Отель Лоу, но её нельзя было убедить покинуть монастырь.
— Я не могу вернуться туда, где всё мне будет напоминать о прежнем моём счастье, — повторяла она. — Я умру здесь.
Вслед за тем произошёл мятеж, и леди Катерина подумала, что лучше не убеждать бедную страдалицу покинуть свой приют.
А что происходило с Ивлином в это мучительное время?
Хотя Коломба беспрестанно убеждала его вернуться в Англию, а леди Катерина, вместе с Белиндой, поддерживали её слова, он отказывался исполнить их просьбы. Он не мог вырваться из Парижа. Ивлин бродил повсюду, ища забвения, но ни на минуту не мог отогнать печальных мыслей. Когда Вандомская площадь была обращена в место для сделок на бумаги, он часто направлялся туда и с досадой следил за глупостями и излишествами миссисипистов. А когда биржа была перенесена в сад отеля Суассон, он последовал за нею туда и стал свидетелем многих своеобразных происшествий, особенно после обнародования рокового указа, разрушившего Систему.