— Не бойтесь так, это же просто ребёнок. Он вас не укусит, — подшутил доктор над его нерешительностью.
Генрих смущённо улыбнулся, подошёл наконец к кровати и осторожно опустился на край. Он наклонился ближе ко мне и слегка отодвинул кромку одеялка, в которое был завёрнут малыш.
— Господи ты боже мой! — расхохотался он, когда доктор и его помощник снова вышли в коридор на перекур, оставив нас одних. — Да он просто копия своего отца! Невероятно!
— Да, это точно. — Я с любовью отодвинула тёмные волосики малыша у него со лба.
— Можно мне его подержать? — спросил Генрих, сильно меня этим, по правде сказать, удивив.
— Как твоё плечо?
— Уже почти совсем зажило. Не волнуйся, я его не уроню!
Я выразительно на него глянула, в ответ на что он снова рассмеялся, но затем всё же медленно передала ему ребёнка. Он очень осторожно его взял и сразу же заулыбался.
— Он такой серьёзный… У меня такое ощущение, будто я снова присутствую на встрече с шефом РСХА, и я ему явно не нравлюсь.
Я рассмеялась, искренне, впервые за несколько недель.
— Он же ещё совсем маленький! Новорожденные не умеют улыбаться.
— И тем не менее мне кажется, что он меня явно недолюбливает. — Продолжал в шутку настаивать Генрих скорее всего потому, что увидел меня улыбающейся и захотел меня ещё больше развеселить. — Видала, как он на меня глянул? Его отец на меня частенько такие же взгляды бросал! Говорю тебе, не нравлюсь я ему!
— Никаких «взглядов» дети бросать не умеют, глупый! Ай! — Я невольно схватилась за кольнувший от смеха живот.
— Этот очень даже умеет! Ты только посмотри на него! Точь-в-точь как его папочка, говорю тебе!
Агент Фостер появился в дверях вместе с доктором и тут же поспешил к Генриху, всё ещё державшему малыша Эрни на руках.
— Примите мои самые искренние поздравления! — Американец с любопытством заглянул в детское одеялко. — Сын, я слышал?
— Да, — ответил за меня Генрих с гордостью в голосе.
— Замечательно! Вот, помню, когда я только взял своего первенца на руки, я совершенно растерялся и никак не мог понять, что мне делать. Так и проходил сам не свой несколько недель подряд, пока не привык к мысли, что нас теперь было трое, а не двое, как раньше. Даже не верится, что тому карапузу уже двенадцать!
— Двенадцать? — спросили мы с Генрихом в один голос.
— Да. У меня их четверо. Все мальчишки. — Американец говорил с таким искренним энтузиазмом и радостью, что мне невольно стало стыдно за то, как я вела себя с ним всё это время. В конце концов, он-то как раз был хорошим человеком, хоть я и наотрез отказывалась это вначале признать. — Я выпишу вашему малышу американское свидетельство о рождении, потому как он был рождён уже в американской оккупационной зоне; так он сразу же станет гражданином нашей страны. А когда вы будете достаточно хорошо себя чувствовать для перелёта, я впишу его в ваш паспорт, и вы трое будете абсолютно свободны. Идёт?