Павел покраснел, будто к щекам его приложили горячие ладони. Дед был прав — люди меняются до неузнаваемости: нынче свой человек, по-дружески доступный, а завтра, глядишь, до него и рукой не дотянешься. И на вершине, куда он поднялся, сквозняки будто выдули теплоту из его глаз.
Ершова, возвращаясь в кабинет, бросила на ходу:
— Подождите немного…
Вслед за ней пробежал, скупо кивнув ожидающим, Прохоров, по горло занятый, суетливый, в руках растрепанная пачка бумаг, пиджак расстегнут, седая прядь на темени взвилась.
Аребин, проводив его почти враждебным взглядом, заметил со сдержанной неприязнью:
— Представляю, в каком духе он ее информировал…
Орешин неспокойно заворочался на черном, облитом, скользком дерматиновом диване — точила совесть.
Павел скомкал в кулаке фуражку и упрямо ударил ею по колену.
— В Москву напишу. До ЦК дойду.
С этой непреклонностью в душе Павел вступил в кабинет Ершовой.
За длинным столом, покрытым зеленым сукном, расположились знакомые Павлу люди: секретари райкома Сыроегин и Грачев; директор РТС Зуйков; тщедушный и хитроватый Лисин, председатель колхоза «Вешние воды»; директор совхоза Тимофей Иванович Пугачев; Прохоров…
Ершова выглядела усталой и какой-то неподступной, синие глаза отчужденно сухи и холодны, русые негустые волосы строго приглажены; лишь воротничок кофты, сахарно-белый, женственный, оживлял и смягчал лицо; рука ее блуждала по столу, бесцельно передвигая чернильный прибор, стакан с карандашами, мраморное пресс-папье, аляписто изображавшее льва.
— Садитесь, — сказала она вошедшим, остановила взгляд на Орешине и чуть-чуть шевельнула бровями: — Докладывайте…
Орешин, волнуясь, надел очки и развязал тощую папочку с бумагами. «Что тут докладывать? — недоумевал он. — Все ей доподлинно известно — вызывала четыре раза…» Он путано, с запинками говорил о плачевном состоянии колхозных дел до прихода нового председателя, о нехватке кормов и хозяйственных помещений, о падеже молодняка, о том, как Павел Назаров, находясь на посту заведующего МТФ, не сумел сберечь скот…
Орешин сел, будто скинул с плеч непосильную кладь, снова завязал тесемки на папочке и вытер голову платком.
— А своего теленочка Назаров наверняка сберег и растит, — негромко, с ядовитой иронией промолвил Сыроегин, тучный и медлительный, непробиваемый; волосы на крупной голове такие густые, что не могли лежать, стояли дыбом.
— Да, ращу, — подтвердил Павел, угрюмо глядя на Сыроегина.
Поспешно привстал Прохоров.
— Свой теленок пускай растет, — ответил он Сыроегину. — Выращивать скот никому не возбраняется. — Вертко обернулся к Ершовой. — Тяжкая вина Назарова заключается в том, Варвара Семеновна, что он игнорирует известные постановления партии и правительства, касающиеся поднятия животноводства в кратчайшие сроки. Он выступает против этих указаний…