Омутной, еще ниже склонив голову, сопел над чашкой.
— У меня есть накладные, — заметил он нелюдимо.
У Кокуздова плакуче дрогнули губы. Коптильников обнадежил:
— Думаю, до суда дело не дойдет. Не допустят. Прохоров не допустит — тень на район.
— Не допустит? — Кокуздов оживился. — А Аребин? Этот добьется. Ему бояться нечего.
Ненавистное имя Аребина словно жгло Коптильникова, он взметнулся, схватил, не помня себя, стакан, плеснул чаем в лицо Кокуздова; тот, увернувшись, отпрянул к порогу.
— Что ты, Гордей Федорович?
— А ты что суешь мне своего Аребина? — хрипло, с бешенством крикнул Коптильников. — Аребин! Аребин! Подумаешь, птица! Устрашил!..
Через минуту, осознав нелепость своей вспышки, устало сел, концом полотенца вытер лоб.
— Прости, Кузьма… Садись, не бойся. — Правая щека его вздрогнула, и он придавил ее кулаком. Посидев так, с перекошенным лицом, успокоившись, проговорил задумчиво: — И на солнце, говорят, есть пятна, не то что на человеке. Не может быть человека без пятен. К Аребину приглядеться надо, и пятнышки вылезут наружу. — Коптильников навалился на стол. — Алгашова. Вот где он споткнется!
Омутной с Кокуздовым переглянулись украдкой — они знали о тайном неистовом его влечении к Наталье.
— Подстеречь, застать на месте и ославить на весь район! Вот каких, мол, присылают, жену и сына в Москву отправил, а сам тут с бабами валандается… Сейчас за моральным поведением руководителя следят в подзорную трубу, так мне сказал один сведущий человек…
Кузьма Кокуздов мелко, совестливо усмехнулся.
— Неудобно как-то… ловить на этом.
— А воровать просо удобно? — Щека Коптильникова опять недобро дернулась.
Кокуздов предусмотрительно отступил подальше от стола: не то что стакан — и самовар может полететь.
— Я, Гордей Федорович, не возражаю. Я могу и подстеречь.
— Поймите, дурачье! — Коптильников вылез из-за стола, стремительно прошел к порогу; за спиной на концах полотенца махали красными крыльями петухи. — Не дать расцвести его авторитету. В этом ваше спасение. Авторитета нет — значит, веры нет! — Он вернулся к столу, сел. — Пейте чай.
Кокуздов пристроился к уголку стола, робко подал хозяину пустую чашку. Коптильников, наливая чай, позвал жену. Она вынырнула из-за цветистой занавески, черненькая и проворная. Коптильников кивнул на разлитый по столу чай.
— Вытри!
20
Как ни торопился Аребин, сев начали двумя днями позже колхозов района. Машинам, посланным за семенами, сильно досталось: они с неистовым напряжением прокладывали себе путь, штурмуя непролазные, залитые клейкой грязью овраги. Каждую машину сопровождали три грузчика. Они везли доски, бревна, лопаты и тросы и прежде чем рискнуть проскочить какую-нибудь трясинистую низину, устилали колеи «подсобными материалами», прорывали канавы, отводили воду. Потом хватались за крылья, за борта и, багровея от натуги, крича, проталкивали грузовик. А он, выбравшись на твердый грунт, «протягивал руку помощи» идущей следом машине.