Авдотья взвалила на плечи свой узелъ и, пробравшись сквозь толпу писцовъ, служителей и носильщиковъ острова Эллиса, которые съ озабоченнымъ видомъ сновали взадъ и впередъ, стала спускаться съ лѣстницы, выводившей на дворъ. Она не имѣла яснаго представленія о томъ, чего отъ нея хотѣлъ этотъ огромный чернолицый мужикъ, похожій на черта, но она чувствовала, что была опутана неволей и теперь выбирается на свободу. На дворѣ ярко свѣтило горячее іюньское солнце, зеленая травка покрывала откосы острова, гладкая вода разстилалась кругомъ, какъ зеркало, и легкій вѣтерокъ уносилъ тонкій туманъ, открывая громаду зданій незнакомаго города. Авдотья вышла на дворъ подъ открытое небо и стала обѣими ногами на твердую землю, послѣ четырнадцатидневнаго пребыванія въ плавучей желѣзной тюрьмѣ. И вдругъ не только этотъ пароходный плѣнъ, но вся предыдущая жизнь показалась ей безпросвѣтной тюрьмой, гдѣ она мучилась такъ много лѣтъ вмѣстѣ со всѣми другими людьми.
У каждаго была своя цѣпь и свой сторожъ, и никто не смѣлъ поднять голову и сказать громкое слово.
Ей пришлось убѣжать ночью изъ дому, красться по лѣсамъ и болотамъ, отдаться на чужую власть и ласку, выносить непонятную брань, грубые жесты и толчки, чтобъ добраться до перваго солнечнаго просвѣта.
Для того, чтобы съѣхать на берегъ, нужно было дождаться, пока отойдетъ очередной пароходъ. На площадкѣ передъ мостикомъ собралась цѣлая толпа освобожденныхъ эмигрантовъ; агенты дешевыхъ гостиницъ и комиссіонныхъ конторъ, искатели дешеваго труда и разные темные бродяги еврейскаго и ирландскаго квартала. Какой-то маленькій человѣкъ съ бритымъ лицомъ и въ фуражкѣ съ козырькомъ прошелъ мимо Авдотьи и вдругъ заговорилъ съ ней по-польски.
— А цо, пани, машь ту робиць? — спросилъ онъ, значительно сжимая свои тонкія губы.
Авдотья молчала.
— Я моге для пани зналезць обовензокъ (я могу для васъ найти занятіе), — не унимался человѣкъ.
— Не надо! — коротко отвѣтила Авдотья.
— То пани бендзешь сѣ тылько задаремно мучила (въ такомъ случаѣ вы будете только напрасно мучиться), — настаивалъ незнакомый доброхотъ.
— Отвяжись, сатана! — грубо отвѣтила выведенная изъ себя Авдотья. — Проживу я безъ твоей подяки (услуги)… Сгинь съ обовензкомъ своимъ. Здѣсь вольная земля…
Грубый и вольный воздухъ Америки уже заразилъ ее, и она тоже готова была толкаться въ толпѣ и драться съ каждымъ встрѣчнымъ, чтобъ вырвать себѣ «кусокъ новаго счастья», какъ говорила Ривка.
Еврейка тоже вышла на дворъ, сгибаясь подъ тяжестью своихъ узловъ. Она смѣло объявила себя папиросницей, и ее пропустили безъ затрудненій. Кромѣ того, у ней осталось еще тридцать пять рублей отъ десятилѣтнихъ сбереженій.