В самом деле, ветер становился сильнее, и замерзали руки без перчаток, и белая позёмка поднималась над снежным полем по обеим сторонам дороги.
В такие моменты Журналиста охватывало странное ощущение. Он никогда бы не смог подумать, что однажды будет стоять на заснеженной дороге в десяти километрах от линии фронта. Самого настоящего фронта, в наше-то время. Удивительно.
Докурив, водитель молча швырнул окурок в снег и зашагал к автобусу.
— Давайте ещё, — крикнул он, забираясь внутрь.
Снова упёрлись руками и ногами, напряглись, приготовились.
— Р-раз-два!..
* * *
Холод ядрёный, невыносимый. На берегу Волги особенно сурово метёт, будто сам воздух пытается вырвать с мясом кожу лица. Моя борода покрылась инеем, усы топорщатся, точно у чёрта.
Но скоро весна, и лёд скоро пойдёт трещинами, и снова будут ходить здесь судёнышки да рыбацкие лодки.
Я сижу на заледенелой коряге у берега, укутавшись в толстый овечий тулуп.
Тревожно мне. Ходят глупые слухи по городу. В кабаке вчера пьянчужка кричал, будто Ивана-царя, государя, сразила чума; и будто бы это Бог его наказал за грехи.
Я-то знаю, что это не так. Иван Васильевич будет ещё долго жить и царствовать; и Бог его, насколько я знаю, уже наказал.
Продолжаю сидеть и ждать.
И вот — вижу, как на берег из-за обрыва выбегают трое мелких ребятишек в смешных пухлых шубах. Они осторожно добегают до речки — и один из них, самый смелый, неловко встаёт на лёд, слегка подпрыгивает и подзывает рукой остальных.
Я думал, что они подойдут чуть ближе ко мне, но делать теперь нечего — встаю и иду, ковыляя больными ногами и опираясь на палку. Годы уже не те.
Дохожу до берега, поднимаю палку, машу ребятишкам, кричу.
— Эй, мальцы! А ну сюда подойдите!
Трое останавливаются на льду, смотрят на меня недоверчиво, переглядываются.
— А ну сюда! Кому сказал!
Опять взмахиваю палкой.
Тот, что первым вышел на лёд, — самый смелый — первым же и идёт ко мне. За ним остальные.
Когда он сходит со льда на берег, я наклоняюсь, заглядываю ему прямо в мальчишеские глаза. Лицо его красное, пухлощёкое, а глаза чёрные, будто татарчонок какой, впрочем, никакой он не татарчонок, а только похож.
— Тебе чего? — спрашивает он звонким голосом.
— Ты Козьма? — говорю.
Мальчик кивает.
— Отец тебя искал на рынке. Ну-ка дуй к нему домой. Дело у него к тебе есть.
Мальчик переглядывается со своими друзьями.
— И вы, — говорю. — Тоже с ним. Живо, отец три шкуры сдерёт!
Ребятишки глядят на меня всё ещё недоверчиво, но кивают послушно и уходят прочь.
Не всегда моя работа связана с войной и кровью: иногда и детей приходится обманывать. Если бы я сейчас не обманул восьмилетнего Козьму Минина, он дошёл бы с друзьями до того места, где под ними провалится лёд.