На бедняге была праздничная синяя батистовая рубашка с высоким воротом, шитым жёлтыми подсолнухами и красными петухами, на рукавах и по подолу тоже цвели подсолнухи и пели петухи. Густой Мох вышил их сам тонкими малюсенькими стежками. Он был хорошим вышивальщиком и зимой, когда работы на ферме почти не было, вышивал на продажу, как и многие мужчины в их краях. Женщины чаще шили для дома, а мужчины — для ярмарки. Густому Мху нравилось это занятие, он вышил своей невесте шёлком и жемчугом красивую обручальную шаль…
Как-то на Централи Сонанта набрела на магазинчик, в витрине которого болтался платок с аркадской вышивкой. Сонанта удивилась и зашла. Были там ещё салфетки, передники, полотенца и пара скатёрок. Стоило всё не так чтоб очень дорого, да что там, гроши стоило — но в пересчёте на аркадские кроны за одну скатёрку можно было выручить пару коров. Сонанта ушла, ничего не купив, на душе у неё было гадко.
Сейчас красивая рубаха Густого Мха была порвана от ворота до пояска, обхватившего кругленький колышущийся живот, на бледной, как тесто, груди кудрявились редкие волоски. Пояс Густой Мох тоже сплёл сам из тесьмы трёх цветов — синей, жёлтой и красной — и сам вышил синие листики по бокам красных штанов, заправленных в жёлтые телячьи сапожки. Когда-то в этом наряде он казался Сонанте почти симпатичным, а сейчас был смешон и жалок рядом с длинными поджарыми мерзами в чёрных мундирах. Мерзы плотоядно улыбались. На подставке у стола в белой ванночке лежали ножницы, щипцы, ножики и прочая гадость, которой, говорят, мерзы пользуют пленников.
Это было неправильно, что мерзам достался именно Густой Мох, он и знать-то не хотел, кого там Республика числит во врагах, болотные черти из сказок были для него реальнее далёких, непонятных мерзов, и крови он боялся. Даже взрослый убегал и прятался, когда при нём рубили голову курице, а сам и вовсе никогда не брал в руки нож. Сонанта вот малышкой любила смотреть, как безголовое тулово носится по двору, не понимая, по куриной дурости, что пора умирать, а, набегавшись, валится на бок, бьёт ногами и затихает. Крестьянской девочке было любопытно, почему так происходит, она не замечала крови на белых встопорщенных перьях… Это потом, когда девочка выросла и стала глядеть в небо, от первобытных аркадских нравов её воротило. Но даже тогда она ещё звалась не Сонантой…
Густой Мох взмахнул светлыми пушистыми ресницами с блёстками слёзок, разлепил пухлый рот и позвал:
— Белое Облачко, помоги!
Да, так её звали. Белое Облачко. Мать рассказывала, что рожала Сонанту долго и с большой болью, ей было так плохо, что, казалось, душа расстаётся с телом. Она лежала, глядела в окно и молилась: пусть всё скорее кончится. И ещё молилась: пусть я умру, только с ребёночком всё будет хорошо. Открыла глаза — думала в последний раз — и вдруг увидела в ясном полуденном небе единственное облачко, лёгкое, как пух одуванчика, и обнаружила, что боль ушла, ей стало хорошо и спокойно. Через час она родила здоровую, хотя и маленькую, девочку, а когда малышку поднесли ей к груди, заплакала и сказала: «Вот ты какая, моё Белое Облачко!»