Для моих родителей только эти цифры и имели значение.
Когда мне было двенадцать, сильнее всего на свете я мечтала о мохнатом млекопитающем, которого могла бы назвать своим. Увы, мои родители считали традицию одомашнивания животных несколько странной, а содержание питомца не входило в их жизненное уравнение.
Моя доподростковая персона тщательно осмыслила варианты. Собака не пройдет по отборочным критериям – это дорого, и о ней надо эмоционально заботиться. От кошек моя мама чихала. Хомяки маленькие и дешевые, и однажды за ужином я заявила о своем желании.
– Нет, – решительно ответила мама. – Хомяки грязные. И воняют!
– Хомяк отнимет у тебя время учебы! – воскликнул Ба.
– Питомцев мы держать не будем, – заключила мама. В мои годы она только-только переехала в Америку с семьей, которая в то время едва говорила по-английски. С ее точки зрения, подари ей кто-нибудь в ее двенадцать лет грызуна, она бы не выучилась до доктора наук и не стала бы профессором.
– У Сары есть хомячок, – попыталась возразить я.
– Мы – не Сарины родители, – отрезала мама.
Приближался мой четырнадцатый день рождения, и тут комары и летняя жара принесли мне проблеск удачи. Через бабушку мы получили весть о моей двоюродной сестре Фун: девочку пригласили играть на региональном концерте в Пенсильвании (позднее она, еще подростком, солировала в Карнеги-холле, а это вершина почета для пианиста). Подвигнутые к действию, родители сделали мне предложение.
– Займи первое место – стань Номером Один – и получишь своего хомячка, – объявила мама.
Цель – фортепианный конкурс, на который съезжались участники со всей округи Хьюстона. Расчетливая взятка, замысел которой – принудить меня стараться изо всех возможных сил.
В то время соперничество между матерью Фун и моей – они сестры с разницей в два года, но родившие одновременно – обросло легендами. В китайской культуре не только можно применять соперничество как стимул, но еще лучше, если соперник – из родни.
В конце концов, проигрыш двоюродному родственнику показывал, что с генетикой у тебя все в порядке, а посредственность твоя – из-за недостатка рвения.
– Фун так здорово играет на пианино. Тебе нужно больше репетировать, – однажды подначила меня бабушка. Фун к тому же была тощая, как хворостина, а я – пухлая; Фун оставалась летом фарфорово-белой, а мое лицо делалось на солнце бурым в считаные секунды. Но на этот раз я решила сосредоточиться на чем-то одном.
Как любая хорошая китайская дочь, я играла на пианино с тех же пор, с каких начала ходить на горшок.
У моих родителей есть фотография меня четырехлетней на фортепианной банкетке перед инструментом, я играю гаммы, под крошечные ножки мне подложена телефонная книга – фотографическое свидетельство насильственной музыкальности. К доподростковому возрасту я уже упражнялась по крайней мере по часу в день восемь лет подряд; для меня фортепиано было восьмидесятивосьмиклавишной зверюгой, притаившейся у нас в гостиной и разлучавшей меня с Кёрком Кэмероном и повторами «Мук роста»