- Vivat Ladislaus rex!
Вслед за мною, эти слова подхватили и другие, стоящие в поле. А потом и другие. И тут же несколько десятков, а может и несколько сотен тысяч голосов заорало так, что трясся серый, мазовецкий небесный свод.
- Vivat Ladislaus rex!
И поняли тут господа в палатах, что противиться этой воле шляхетской братии – то же самое, что идти на сабли и мгновенно потерять жизнь, имущество и честь.
И лучше всего из этой ситуации вышел interrex, примас Войчех Барановский, приятный книжный червь, который, не имея крупных личных амбиций, который запел Te Deum.
Да, воистину странно свершилась величайшая из польских революций.
* * *
Только это не означало, будто бы все битвы уже были выиграны. Оппозиция, взятая на неожиданность, не переставала строить козни. Наоборот – она лишь усилила действия. Так что хорош был каждый союзник: шведский Густав Адольф, который в 1611 году после своего отца, Карла Сёдерманского, вступил на трон; Маттиас Габсбург, который власть у своего брата Рудольфа отобрал и в 1612 году до смерти его довел, и даже Высокая Оттоманская Порта. Время для заговоров было самым неподходящим, повсюду у соседей власть была довольно свежей и нестабильной, чтобы затевать авантюры; султан Ахмед I был очень дружественно настроен к Польше, а политика, проводимая Владиславом, приносила успехи. Впрочем, поскольку опыта в тайных заговорах было маловато, при том делались крупные ошибки, а предполагаемые сторонники быстро докладывали все королевским старостам, которых мы поменяли практически всех, в основном, на военных ветеранов.
Заговорщикам в количестве около полутора десятков, которым была доказана фактическая измена родины, отрубили головы (в том числе и великий коронный маршалек Миколай Зебржидовский), парочка родов полностью исчезла из аристократической элиты, зато появились новые, преданные Речи Посполитой, не зараженные желанием к измене и беззаконию. Даже в России, если бунты и возникали, то это были местные недовольства, не угрожающие самой Москве.
Тем временем пан Пекарский множил картину угроз, требуя, чтобы я выбил для него у короля патент на создание секретной службы, занимающейся надзором. Идея была новейшая, опережающая концепции кардинала Ришелье, но в ценящей свободу Польше ее было бы сложно реализовать. Не удивительно, что мои беседы с Пекарским делались все более трудными.
А вскоре случился самый настоящий конфликт: в Кракове, где мы очутились в 1613 году по причине прусской дани, которую отдавал регент, Иоганн Зигмунт Гогенцоллерн, бранденбургский электор, осуществляющий власть в Пруссии вместо умственно больного Альбрехта Гогенцоллерна.