— Если ему что-нибудь понадобится, Вилли…
— Конечно, Ларсон, конечно, — Вилли опять заморгал. — Может, в картишки сыграем, док?
— Отлично, — сказал Гай. — Решетчатая дверь захлопнулась. Он откинулся на кушетку и стал смотреть вверх, на маленькое окошечко.
Ларсон прошел с Вилли по коридору, растолковывая ошарашенному рыбаку что к чему.
— Относись к нему помягче, Вилли. Уж лучше пусть он сидит здесь, чем в Траусделле, тем более, что смежная камера тоже, как правило, пустует, если не считать коротких визитов пьяных водителей и других нарушителей спокойствия.
— И Шеффера-пьяницы. Он практически живет там. Ларсон нахмурился.
— Да, — сказал он и добавил: — Боже, боже. — И направился в свой кабинет, вспомнив все подробности скандала, связанного с Шеффером. Нет, этих двоих вместе помещать нельзя. А впрочем, подумал он, какая разница — дело-то давнее.
Дверь в конце коридора хлопнула. Слышно было, как прихрамывая, вернулся к своему столу Вилли.
— Если захочешь сыграть в карты, то скажи, док. — Он говорил запинаясь, словно выдавливая из себя слова. — Соседняя камера пустая, так что беспокоить тебя никто не будет. Разве что я. Я иногда ночую там, если поругаюсь с женой. — Он сел, и стул заскрипел под ним. — Единственное место, где можно как следует выспаться.
— Я был бы тебе очень благодарен, — ответил Гай, — если бы ты попросил Ларсона связаться с доктором Келси. Пусть он присмотрит за Цезарем. И передаст кому-нибудь моих пациентов.
— Конечно, доктор, конечно. — Вилли склонился было над телефоном, висевшим у него прямо над столом, потом сердито бросил трубку и пошел вниз по коридору.
Койка была жесткой, однако достаточно удобной. В двух зарешеченных окнах виднелись ветки дуба, с них стекала талая вода, и они были черными и блестящими.
Гай закрыл глаза. Сейчас, в темноте, спокойствие покинуло его, казалось, напряглась каждая клеточка его тела. Он почувствовал, как взмокла от пота рубашка. Собственно, спокойным он никогда не был и прекрасно отдавал себе в этом отчет. Невольную попытку доказать себе, что ничего его не волнует, можно было, пожалуй, назвать обыкновенным притворством. Он поступил правильно, поэтому у него не было причин чувствовать себя виноватым, бояться божьей кары, возмездия закона или угрызений совести. И Мар не имеет к этому никакого отношения. Мар и их неродившийся ребенок просто ускорили ход событий. Рано или поздно это все равно бы случилось. Другого выхода у него не было. Он совершил это из милосердия — намеренно и сознательно — и должен постоянно напоминать себе об этом.