— Постарайся понять, — терпеливо объяснял Гай, — что твое хорошее самочувствие сейчас совершенно естественно. Более того, теперь с каждым днем тебе будет легче.
— Значит, помогают лекарства.
— И они тоже. Но твое самочувствие в значительной степени улучшилось из-за ребенка. По мере развития плода усиливается его давление на легкие, и именно поэтому тебе становится легче. Однако после родов давление немедленно исчезнет, и, если каверна недостаточно хорошо зарубцевалась, она раскроется и тогда… — он осекся, отвернулся от нее и стал смотреть на черный силуэт стоящей на якоре «Джулии».
— И что? — услышал он за спиной голос Маргрет. — Что тогда?
— Ради бога, не сердись! — Он провел ногтем по стеклу. Послышался неприятный писк.
— Не делай этого, дорогой.
— Ради бога, Мар! Я же врач. Врач!
— А я женщина, милый. Женщина. — Она сказала это просто и спокойно, свернувшись калачиком на диване красного дерева, глядя на пляшущее в камине пламя. — Прости меня, дорогой. Ведь я обещала быть благоразумной, верно?
— Да. — Он отвернулся от окна и тоже стал смотреть на огонь, — Ты обещала.
— Ну, так в чем дело? Я сдержу свое слово.
— В таком случае, — он принялся расхаживать перед камином, — ты должна была поехать в Бостон и сделать там операцию, как рекомендовал доктор Принс. Но ты отказалась от поездки. Впрочем, может, это и к лучшему, учитывая то, что последние снимки свидетельствуют об улучшении. Тем не менее Стафинос считает, что заживление идет все-таки недостаточно быстро и не далее, как сегодня утром, он настоятельно рекомендовал немедленно вызвать искусственные роды.
— Еще неделю назад он считал, что вполне можно подождать.
— Он и сейчас того же мнения. Но, скажи мне, зачем тянуть и носить беременность, которую все равно придется прервать?
— Затем.
— И она еще говорит о благоразумии! — отчаянно выкрикнул он и продолжал ходить из угла в угол, пока она не позвала его тихонько и не усадила рядом с собой. Склонив голову ему на грудь, она спросила с упреком в голосе:
— Ты что же, хочешь убить нашего ребенка — намеренно убить?
— Послушай, Мар…
— О, я знаю, это абсолютно этично с медицинской точки зрения. И в конце концов, не ты же будешь делать операцию.
— Какая разница…
— Ты ведь не признаешь аборты, даже сделанные в лучшие сроки. Не признаешь как таковые. Разве не так?
— Мар, я уже давно не имею ничего общего с католической церковью.
— Но в душе ты все равно остался католиком. Это заметно, дорогой. Во время суда — уж как ты старался убедить себя в правомерности эйтаназии, и все же, в конце концов, твои чувства возобладали над холодным рассудком, потому что ты не веришь в право на убийство по какой бы то ни было причине. А ведь аборт — это убийство, и в душе ты его отвергаешь.