Гай сопротивлялся, пытаясь отогнать видение, старался представить себе обнаженную Мар, лежащую рядом с ним на вышитой простыни. Но даже этот образ был неясным, а после очередного большого глотка совсем пропал, вытесненный незабываемым видением. Он лежал ничком, голова у него кружилась, кружилось и видение, а когда он зарылся лицом в подушку, кружение стало замедляться, картина становилась все более отчетливой… Гай знал, что она исчезнет не раньше, чем он забудется тяжелым сном.
Церковь Святого Иосифа имела всего одну исповедальню, и ждать ему в тот день пришлось долго, поэтому у него была масса времени, чтобы подумать о своих грехах, только вот он никак не мог определить их место среди прегрешений других людей.
Накануне он вернулся из школы рано, потому что в два часа у преподавателей было собрание. Он вошел в дом с заднего хода и через кухню прошел в гостиную. В доме было очень тихо. Он выглянул в окно, надеясь увидеть мать во дворе, куда она могла выйти развесить белье или вынести мусор. Но двор был пуст. Он решил, что она ушла к соседке, и поднялся на второй этаж, чтобы снять новые школьные брюки и надеть спортивные штаны. Спускаясь вниз, он услышал голос матери, доносившийся из спальни. Она тихонько смеялась сама с собой, в последнее время она часто так смеялась, и он постучал негромко, толкнул дверь и вошел.
Мать быстро села на постели, натягивая простыню на обнаженную грудь. Мужчина молчал. Челюсть у него отвисла, губы шевелились, руки машинально шарили по полу, подбирая сброшенную у кровати одежду.
Молчание казалось нескончаемым. «Ты должен был постучать… Почему ты не постучал?» — только и смогла сказать мать. Она произнесла это прерывающимся голосом, задыхаясь и всхлипывая, имея в виду совсем другое: «Боже, этого никогда бы не случилось… Ты бы никогда не увидел нас здесь… Если бы ты только постучал немного громче… Если бы только мы заперли дверь… Если бы ты вообще не пришел домой». Она снова тупо повторила: «Гай, почему ты не постучал?» И снова душераздирающе застонала. Но он уже бежал прочь, вниз по лестнице, вон из дома — бежал и бежал, сам не зная куда.
Вернулся он к ужину. Мать смеялась как ни в чем не бывало. Подали меч-рыбу, которую обычно готовили по пятницам. Отец сказал: «Почему ты не ешь, Гай?» А мать улыбнулась ему и разрезала рыбу на три равные части.
— Где ты был целый день, Гай?
— Так… гулял. — Он не поднимал глаз от тарелки. Мать для него всегда была красивой, с узлом черных волос, смеющимися темными глазами и голосом, в котором тоже, казалось, звенел смех. Но сегодня она казалась ему омерзительной, и он не хотел смотреть на нее.