– М-м-м, – начала она, но язык не повиновался ей, превратившись в камень.
– Кар-р, – подбодрил ее ворон.
– М-м-м, – попробовала девочка еще раз.
– Кар-р, кар-р, кар-р, – радостно прокричал ворон. – Луна, Луна, Луна.
– М-м-магия, – с кашлем выдавила из себя Луна.
Глава 26, в которой безумица обретает новые способности и находит им применение
В детстве безумица любила рисовать. Мама рассказывала ей сказки о ведьме из леса – сказки, в которые девочка не могла поверить до конца. Мама говорила, что ведьма пожирает печаль, или души, или вулканы, или младенцев, или храбрых маленьких волшебников. Мама говорила, что у ведьмы есть большие черные башмаки, наденешь и побежишь семимильными шагами. Мама говорила, что ведьма ездила на драконе и жила в такой высокой башне, что шпиль этой башни прокалывал небо.
Но мама безумицы давно умерла. А ведьма – нет.
В тиши Башни, вдали от тоскливого городского тумана безумица начинала ощущать присутствие вещей, которые никогда прежде не являлись ей, покуда она не прожила в Башне годы. Все, что она ощущала, она переносила на бумагу. Рисовала, рисовала, рисовала.
Каждый день сестры без стука входили в ее комнату и цокали языками при виде кип бумаги. Птицы из бумаги. Башни из бумаги. Фигурка, похожая на сестру Игнацию, сложенная из бумаги, а затем раздавленная ногой безумицы. Бумага была покрыта неразборчивыми записями. Рисунками. Картами. Изо дня в день сестры выходили из камеры, нагруженные кипами бумаги, и несли ее в подвал, где переплетчики измельчали бумагу, замачивали и изготавливали из нее новые листы.
«Но откуда же берется эта бумага?» – спрашивали себя сестры.
«О, достать ее совсем не трудно, – хотелось ответить безумице. – Просто сойдите с ума. Между безумием и магией существует какая-то связь. По крайней мере, я так думаю. Каждый день мир трещит и меняется. Каждый день я запускаю руку в обломки и нахожу там сияние. Сияние бумаги. Сияние правды. Сияние магии. Сияние, сияние, сияние». Безумица сознавала, что она безумна, и это ее печалило. Должно быть, ей уже не исцелиться.
Как-то раз, когда она сидела, скрестив ноги, на полу посреди камеры, небо послало ей горсть перьев воробья, который решил свить гнездо на узком выступе за окном, за что и поплатился, когда залетный коршун решил этим самым воробьем пообедать. Перья кинуло в окно, и, кружась, они опустились на пол камеры.
Безумица проследила их плавный полет. Перья легли прямо перед ней. Она смотрела и смотрела: стержень, бородки, пух у основания. Потом стали видны детали помельче: пылинки, зазубринки на стержне, клетки. Картина дробилась, становилась все мельче, и вот уже перед глазами безумицы закружились мельчайшие частицы, каждая – будто крошечная галактика. Вероятно, она обезумела окончательно. Она принялась двигать частицы туда-сюда по зияющей пустоте между ними, и они собрались в нечто иное. Перья больше не были перьями. Они стали бумагой.