Сегодня среда, начало каникул, и по всем раскладам я должен с наслаждением предвкушать следующие насколько дней. Увы, дядин визит в сочетании с тикающей бомбой срока, когда нужно решить насчет института, напрочь лишают меня энтузиазма.
Собираясь вставать, я провожу ладонью по матрасу, и почему-то возникает дурацкое ощущение, которое бывает, когда, например, отлежишь левую руку до полного онемения, а потом трогаешь ее правой, и хотя правая рука чувствует касание, левая не чувствует вообще ничего.
Как будто держишь чужую руку.
Я прихожу в себя, принимаю душ, одеваюсь и спускаюсь вниз.
– Здорово, боец.
Дядя Орвилл – на нем халат и больше почти ничего – переворачивает оладьи на сковородке.
– Ознакомился с запасами круп у твоего отца в кладовке и решил, что пора взять дело в свои руки. Вот, пеку мои знаменитые оладьи. Будешь?
– Спасибо, – говорю я, подцепляя яблоко из вазочки на прилавке, – но мне надо быстро перекусить и бежать.
– Школы же нет. – Дядя Орвилл выключает плиту, щедро поливает кленовым сиропом стопку оладий и начинает их уминать.
– Я записался на прием к мануальному терапевту.
– А… ну да, – говорит он, жуя. – Травма спины.
По пути к доктору Кирби я проигрываю в голове разговор с дядей. Если он хотел заключить в кавычки «травму спины», то у него получилось: именно так и прозвучало.
61. любопытный случай с Леном Ковальски
Мысль о том, чтобы после визита к доктору вернуться в наш домашний цирк с оладьями и полуголым дядей Орвиллом, меня совсем не вдохновляет. К счастью, я пока туда и не собираюсь.
– Йоу, – приветствует меня Алан, подсаживаясь ко мне в машину. Он берет мой телефон, лежащий тут же, пролистывает каталог треков Боуи и находит Space Oddity. – Ну, как все прошло? – спрашивает он.
Я выезжаю от дома Роса-Хаасов на улицу.
– Что прошло?
– Мануальный тетрапед.
– А… Хорошо.
На самом деле доктор Кирби заявил, будто замечает «большой прогресс», и это вроде как ставит под вопрос реальное состояние моей спины, а то и реальную квалификацию Кирби как врача.
– Он говорит, будет только лучше.
Алан вздыхает в своей театральной манере и отворачивается к окну.
– Ну что? – спрашиваю я.
– Да ничего.
– Давай говори уже.
Крутанувшись на сиденье, он разглядывает меня, пока я веду машину:
– Просто не надо меня лечить, как всех остальных. Вот и все. Не надо меня лечить.
– О чем ты?
– Слушай, я все понимаю. Ты решил, что тебя загнали в угол, требуют от тебя чемпионского плавания, и ты хочешь откосить.
Я молчу, потому что отрицание сейчас только подтвердило бы его версию.
– Ну и ладно, – говорит Алан и снова отворачивается к окну, но потом передумывает: – Еще одно, а потом я умолкну. И я сейчас говорю только потому, что потом пожалею, если не скажу.