Очень странные увлечения Ноя Гипнотика (Арнольд) - страница 158

Представьте, как живется в таком месте.

Вот там я и жил.

– Ной, – говорит Ротор, но ноги у меня уже в норме, и с меня хватит этой комнаты.

Теперь я на площадке перед лестницей, вниз по ступенькам, я почти успеваю открыть наружную дверь, но тут слышу шорох в гостиной: там горит лампа в углу, и Сара только что проснулась. Она зевает и потягивается, сидя на диване, словно говоря: «Когда по-настоящему устанешь, проще рухнуть на диван в гостиной, чем ползти по ступенькам в спальню».

Тут она улыбается мне, слегка наклонив голову:

– Ной-без-р, правильно я запомнила?

Кошка Найки прыгает ей на колени, и страх, кипящий у меня внутри, достигает критической отметки.

– Ной, подожди. – Голос Ротора с лестницы пугает своей нормальностью. – Вернись, давай обсудим.

Еще один взгляд на Сару – и я за дверью, пересекаю двор, бегу по Пидмонт-драйв. Солнце только начинает подниматься, Курт по соседству приветственно поднимает дымящуюся кружку кофе.

– Доброе утро, – говорит он, будто весь мир в полном порядке.

Длинношерстный колли Эйбрахам у его ног коротко гавкает, и мне кажется, что я всю ночь читал фразу, в которой этот лай ставит точку: «Три последних месяца моей жизни стерты навсегда».

Я рывком, как сдирают пластырь, открываю дверь, срабатывает сигнализация, и если мама с папой до сих пор спали, то теперь уж точно проснулись, но я знаю только одно: мне нужно к себе. Пригнув голову, я миную кухню, взбегаю по лестнице, запираю дверь, падаю на кровать и отпускаю эмоции на волю. Нечто среднее между скорбью, жалостью и импульсивной злобой, но все вместе и сразу, и поскольку нет правил насчет того, как справиться с новостью, что придется заново прожить кусок жизни – ни карты, ни плана, ни того, кто уже испытал подобное и может сказать тебе: «Все наладится», – мне остается только это безымянное чувство.

Стук в дверь.

– Ной! – Отец не ждет, когда я отвечу, и пытается войти. – Ной, открой дверь.

– Все в порядке, папа. Мне нужно поспать.

– Ной, впусти меня сейчас же.

Он редко злится, и когда такое все же случается, мне делается не по себе. Я открываю дверь, и по его лицу я сразу же вижу: это что угодно, только не злость.

– Где ты был? – спрашивает он.

– Прости, вечеринка затянулась, и я переночевал у Алана и Вэл. Знаю, нужно было сообщить, но…

У отца совершенно нечитаемое выражение лица, и в доме почему-то стоит странная тишина.

– Папа?

Он сглатывает, глаза у него делаются пустыми, и по ходу его рассказа мое безымянное чувство начинает обретать форму: «Вчера у Лонгмайров Алан ударился головой в бассейне»; начинает превращаться во что-то узнаваемое: «Он некоторое время не получал кислорода»; начинает фокусироваться: «Сейчас он в больнице Чикаго-Грейс».