— А ты понял, Алешка, в чем все дело-то? Сначала цыганы надули кобылу, а потом и тебя.
Однажды по весне отец сказал мне:
— Отведи-ка нашу Карьку подальше, за Орзегу, на хорошую ухожу. А вдруг атапорится на молодой траве. Чем черт не шутит.
Я отвел Карьку за речку Орзегу, на свежую траву, снял уздечку, побежал домой. Но с шоссейной дороги вернулся. Карька, увидев меня, тихонько, едва слышно заржала и посмотрела на меня такими печальными, просящими глазами — умоляла взять ее обратно домой. А я не мог этого сделать и заплакал. Карька поняла мое горькое безвыходное положение, прощально помотала головой и, тяжело ступая, поплелась в лес. Мы с отцом ходили потом искать ее. Ничего, никаких следов не нашли. Одно из двух: или Карька забилась в глухую корбу и там рассталась наконец со своей постылой жизнью, или растерзали ее волки. Бабушка потом ворчала на отца:
— Хоть бы кожу-то снял. Сапоги были бы. Богач!
Отец в ответ только хмурился. Тяжело было ему вспоминать эту историю. Он тоже жалел Карьку.
Собрались с силами, купили небольшую рыжую кобылу с широкой белоснежной пролысиной вдоль всего лба. Свирепая была, кусалась. Но работала безотказно. Служила нам, пока совсем не состарилась.
Отец был правдивый человек. Он не терпел никакой фальши, никакого обмана. Первый раз за это пострадал еще в молодые годы. Тогда в Деревянном широко были распространены азартные картежные игры. Играли ночи напролет, иногда возвращались домой без рубашек — проигрывали всё. Отец тоже играл.
Однажды он уличил в обмане главного деревянского картежника и настоящего разбойника Трошку Захарихина. Тот схватил нож и полоснул им разоблачителя по спине. Хорошо, шла по дороге почтовая повозка. Отец успел прыгнуть в нее и этим спас себя от верной смерти. А глубокий шрам на спине так и не зарубцевался.
Праведником называл отца живший по соседству с нами Дорофеев, удалый в молодости, мятежный герой гражданской войны, потерявший на фронте ногу. Как-то по душам они разговорились, понравились друг другу и стали приятелями не разлей вода. Сошлись на том, что исповедовали одну и ту же светлую правду. Дорофеев ради нее отказался от всех благ и привилегий. Жил в маленьком деревянном домике. Развел сад, в котором созревали отличные яблоки. Говорил: не для наживы он мне — для личной свободы. Высокий, широкоплечий, он приходил к нам, стуча деревянной ногой по тротуару, садился с гордо вскинутой головой на скамеечку во дворе и звал отца:
— Выходи, праведник, поговорим, чего не договорили вчера.
Спустя тридцать с лишним лет Дорофеев пришел ко мне в редакцию, принес сказочно красивое — румяное, наливное яблоко, положил его на стол: