— Это тебе подарок от моего сада. Попробуй да помяни добром своего отца — святой был мужик.
Отец отвоевал всю первую мировую войну. Домой пришел из Румынии в 1917 году. Был в потешной шапочке, похожей на нынешние пилотки, в желтой куртке с деревянными пуговицами. Принес незнакомые слова, из которых я запомнил лишь такие: «чумиза», «бахилы», «оха-ха блинник». Любил песню «Ехали солдаты со службы домой». Распевал ее по-своему. На смеси русского языка с украинским.
Боже ты, мой боже,
Що я наробил:
Жинку я зарезал,
Дитя осиротил.
В 1918 году отца призвали в Красную Армию. В 1919-м демобилизовали по возрасту. Горячо взялся за крестьянские дела. Но как только понадобились в Петрограде и Петрозаводске стекольщики, опять взвалил на плечо хорошо знакомый ненавистный ящик-кормилец и пустился с тяжелой ношей в бесконечное странствие. Умер в возрасте семидесяти пяти лет от сердечной недостаточности. Сходил в баню, лег отдохнуть и не встал.
Наша мать Пелагея Ефимовна в молодости была красавица. Мы долгие годы любовались ее старинной фотографией. Отец иногда ухмылялся:
— Ваша мать как барыня.
Она и на самом деле выглядела не хуже, чем любая барыня. А по уму превзошла бы, хотя не умела ни читать, ни писать. Работящая, никакого дела не боялась. И еще — тонко чувствовала музыку. Однажды в Деревянное, не иначе как по приглашению учителя, приехал виолончелист. Он играл на самодельной эстраде в деревянском сосновом парке. В воскресный вечер слушать музыку пришло все село. Мы тоже слушали. У матери на глазах то и дело навертывались слезы. Я недоумевал: «Маменька, отчего ты плачешь?» — «Ой, отстань, — отвечала она. — Ничего-то не понимаешь. Ишь до чего красиво люди живут. Где эта красивая жизнь?» Знала много песен. Помнила их мелодии, не терпела, когда кто-нибудь из нас начинал тянуть не в ту сторону, сердито одергивала:
— Опять ты козлишь, молчи, если медведь на ухо наступил.
Но у нас медведь никому на ухо не наступал, допустивший оплошность исправлялся, и песня опять лилась стройно. Мы все любили петь. Соберемся зимним вечером всем табором в избе — кто на лавке сидит, кто прилег на кровать, а кто и на лежанке или даже на печи в тепло устроился. Сидим, лежим, поем. Вечер насквозь, все подряд: «Глухой неведомой тайгою», «В руках пила тяжелая и молот пуда два», «Ухарь купец, удалой молодец», «Трудный век теперь настал», «Жил-был во Англии царь удалой», «Сад-виноград», «Златые горы», «По Дону гуляет казак молодой», «Ох, монах, монах!», «Бывало, спашешь пашенку», «Ехали солдаты со службы домой». Отец многие годы пел в церкви на клиросе. Иногда вслед за ним мы пели молитвы. Особенно всем нам нравилось распевать молитву «Волною морскою».