Мы идем по райисполкомовскому скверу, затем сворачиваем на улицу, утопающую в тени старых акаций. В конце улицы стоит новый дом, в котором на втором этаже живет Лариса.
— Ты чего молчишь? — спрашивает Лариса.
— А что говорить?
— Ты видел новый кинофильм?
— Угу, в субботу смотрел, — отвечаю и удивленно смотрю на нее: мы же всем классом после уроков ходили смотреть новый фильм «Истребители». Забыла, что ли? Но потом догадываюсь, что Лариса спрашивает просто потому, что неудобно же все время молчать. Я, конечно, мог бы ей рассказать, как я плакал во время фильма и как потом шел полем домой, в свое село, не шел, а летел, пел и мечтал, как мне хотелось быть на месте летчика, которого играл Бернес, и чтобы на месте его девушки была Лариса… Но я не мог ей этого рассказать.
За этим разговором мы подходим к ее дому.
— Ну я пойду, — говорит Лариса. — Ты почему такой, все время молчишь?
— Не знаю, — отвечаю. У меня двойное чувство: не хочется, чтобы она уходила, и тягостно, что теряюсь и не нахожу слов.
— А я уезжаю, — выпаливает она. Я не понимаю, куда и зачем она может уехать. К родственникам на лето, к знакомым в гости, что ли?
— Я совсем уезжаю, — повторяет Лариса.
Ошеломленный такой новостью, я торопливо спрашиваю:
— Куда, как?
— Куда, куда? На кудыкину гору. Слава богу, до него наконец дошло. Папу переводят в Калинин. Вот сдам экзамены и уедем.
У меня, видно по всему, глупый вид, потому что она улыбается, хотя, как мне кажется, не очень весело. Я стою пораженный, как громом среди ясного неба. Как же так? «Как же так?1 — хочется мне крикнуть. — Ну и пусть переводят отца, а ты оставайся. Зачем тебе ехать в какой-то Калинин, если я здесь?» Но я молчу, слова застряли в горле.
— Ну пока, Приходи провожать, — нарочито веселым голосом произносит Лариса и, взмахнув рукой, скрывается в подъезде. Я какое-то время в растерянности стою, затем медленно возвращаюсь к себе.
Я еще не верю, что это может произойти, Но это, как ни горько и тяжело осознать, произошло…
А ребята все еще спят, и лейтенанта нет почему-то. На дворе уже темнеет. Надо собираться на ужин и потом туда. Может быть, сегодня не пойдем? Сейчас бы в баньку, потом поужинать как следует и на боковую до утра. После ужина можно, конечно, кино посмотреть, ну там исторический фильм или про любовь. Вот было бы здорово! А как же «язык», который командованию нужен позарез? Да-а. Черт бы их побрал, этих фашистов проклятых, приперлись сюда. Кто их просил к нам? Скольким людям они испоганили жизнь?
Послышались шаги. Это помкомвзвода. Наш лейтенант ходит тихо, как кошка, — не услышишь. Помкомвзвода Собко, наоборот, — гупает, за версту слышно. Ну это в тылу, а на передовой, особенно на задании, он преображается, становится неслышным. Опытный охотник, сибиряк. Говорят, побывал в медвежьих лапах, но сам он об этом никогда не рассказывает. А силища у него! Равных ему по силе не только в нашем взводе, но и в полку, а то и во всей дивизии не сыщешь. Вот сержант Визиров, командир второго отделения, уж какой здоровяк, а по сравнению с ним — пацан. Недели две тому назад отделение Визирова ходило за «языком». Возглавлял группу захвата Собко. Возвращались в расположение перед рассветом, расстроенные, конечно: всю ночь проползали впустую. На нейтральной полосе нос к носу столкнулись с фашистским унтером. Что он там делал — этого я не знаю, но был в маскхалате и вооружен до зубов. Возможно, наблюдал за нашим передним краем или отстал от своей разведгруппы. Здоровенный боров, метра два росту. Обстановка на нейтралке не очень подходящая, чтобы там долго валандаться с «языком». Все время ракеты вспыхивают, постреливают с той и другой стороны. Скрутили фашиста быстренько, в рот кляп затолкали и поволокли. Каким-то образом он сумел освободить себе руки, оглушил бойца, который тащил его, и набросился на Визирова. Чуть не задушил. Хорошо, что помкомвзвода полз замыкающим. Он один утихомирил расходившегося «языка» и доволок его до штаба батальона на себе. А там откачали, и дальше он уже потопал на своих двоих.