В конце октября умер мой отец.
Смерть семидесятилетнего старика никого особенно не расстраивает. Что же мне, взрослому человеку, оплакивать потерю отца? И все-таки смерть его сильно меня потрясла: отец был единственным живым существом, которое я действительно любил, хотя и на свой лад, прекрасно понимая, что в его круглой белой, как снег, голове намного больше разума, чем когда-либо будет в моей. В жизни у меня были периоды подъемов, были периоды спадов, а отец всегда оставался таким же, как в момент своей смерти: молчаливая мудрость, отлитая в статую. В детстве мне была в тягость его мудрая ясность; когда я стал взрослым, она придавала мне спокойствие; какие бы проблемы у меня ни возникали, я всегда ехал домой к нему, спрашивал и выслушивал его советы, радовался им, но никогда им не следовал.
Когда он умирал, я приехал на сбор винограда. Незадолго до этого я бросил научно-исследовательскую работу, придя к выводу, что она не для меня, висел, как говорится, в воздухе, мною владела лишь мысль о том, как бы раздобыть побольше денег, и мне захотелось на несколько дней избавиться от этой мысли. Я поехал домой, а отца застал при смерти.
Мне он никогда не доверял, не позволял лечить себя, и я даже не пытался. Он лежал в постели, мы пожали друг другу руки, я поцеловал его и присел рядом, на край кровати.
Всю жизнь он преподавал математику и физику в местной гимназии, и всю жизнь ему хотелось быть учителем естествознания и пчеловодом-практиком. Когда моя мать — очень давно — умерла, а я от него уехал, он продал свои городской дом, купил на окраине города крохотный виноградник, построил в нем саманный сарай в одну комнату и там жил. Из полученных от продажи дома денег он прислал мне тогда пятнадцать тысяч, чтобы я попытался открыть свой кабинет. Деньги я со временем растратил, кабинета так и не открыл. Да и не хотел открывать.
Приехав домой, я, даже не осматривая отца, сразу увидел, что конец его близок. Однако голова у него оставалась ясной.