На судебном заседании я увидел его. Пока он не заговорил, я наблюдал за его лицом, лицом человека, о неблаговидных поступках которого мне было известно из документов. Я пытался разгадать его. Должен сказать, лицо у него было чрезвычайно привлекательное, мужественное, красивое, черты скорее мягкие, а глаза, лучившиеся умом, довольно равнодушно блуждали по стенам зала заседаний.
Когда он встал, я увидел, что это стройный, сильный, со вкусом одетый мужчина с великолепной осанкой; заговорив, он отвечал на вопросы небрежно, ни капли не волнуясь, очень точно давая ответ именно на то, о чем его спрашивали. Он считал судью партнером и при желании — это чувствовалось — мог бы затруднить его работу (явно обладая даром речи, а также неплохим знанием людей и психологии); но он этого не желал. Судья для него был партнером, а не противником. К тому же и судья, и прокурор, и его собственный адвокат были ему совершенно безразличны.
Когда суд перешел к более щекотливым вопросам, судебное заседание постановили вести при закрытых дверях. Это касалось только меня, ибо именно я в единственном числе представлял публику. Объявив об этом, судья поглядел на меня с сожалением. Итак, больше о деле я не смог узнать ничего, кроме приговора. Врача приговорили к двенадцати годам.
Некоторое время воспоминание об этом деле хранили заметки на блокнотном листке, потом их не стало, и я обо всем забыл. Не это интересовало меня в правосудии; мне хотелось найти человека, который, несмотря на все свои выдающиеся качества, по каким-либо причинам не приемлет социализм и рано или поздно терпит из-за этого крах. Я представлял какого-нибудь образцового хозяина-кулака, которого общество исторгло из себя и поэтому он выступил против этого общества; представлял талантливого инженера, которому стоило лишь отказаться от кое-каких своих представлений, и он пользовался бы привилегированным положением, его носили бы на руках, но он упрямо настаивал на своем и потерпел неудачу… О враче я как-то не думал.
Теперь, добрых два года спустя, его имя вновь попалось мне на глаза. Назовем его Золтаном Шебеком.
Мой друг, только что вернувшийся на родину со Всемирной выставки в Брюсселе, передал мне пачку рукописных листов и сказал:
— Прочти-ка! Мне дал это в Брюсселе один наш соотечественник, разрешив использовать по своему усмотрению, а при желании передать в печать; он считает свои записи поучительными. На родине он был врачом, ею осудили, в пятьдесят шестом освободили, и тогда он эмигрировал. Я пролистал его записки, но что-то не нашел ничего поучительного, он только о себе рассказывает. И не о том, что с ним происходит теперь там, а о том, что происходило на родине. Впрочем, за границей дела у него, видимо, идут неплохо, когда я его встретил, с ним была прекраснейшая в мире женщина, а приехал он в роскошной машине, стоящей не меньше полумиллиона.