Об этом я думал, когда мы чокались, потом я извинился за то, что вынужден покинуть их, и мы договорились часов около четырех встретиться и поиграть в пинг-понг.
Я пошел в свою комнату прилечь. У меня болела голова. Не знаю почему, но упрямая мысль о том, что жену Печи надо соблазнить, что она мне нужна, что вся моя дальнейшая жизнь зависит от того, удастся ее соблазнить или нет, грызла меня.
Я лежал навзничь с закрытыми глазами в позе отдыха йоги, но, конечно, не совсем как положено: ее непременное условие — отключение мыслей, а у меня в мыслях царил полнейший сумбур.
Постучали, я не ответил.
Притягательных для меня возможностей было много, они так валом и валили, выбирай — не хочу.
Могу поехать в отцовский городок, стать там врачом, подрезать грушевые деревья, быть ближе к природе, которую я так люблю. Научиться разводить виноград.
Или остаться на долгие годы здесь, на Гайе…
Я отогнал эти думы. Все равно ни одну из этих возможностей я не изберу. Сейчас меня волнует одна-единственная проблема — мне необходима жена Печи. А я даже имени ее не знаю.
Тут я слегка струсил: а зачем, собственно, она мне нужна? Уж не влюбился ли я в нее? Гм. Подумаем-ка о ней, не анализируя, — это самый чистый психический контроль… Итак, что я вижу? Ничего. Образ ее не возникает передо мной. Не вижу ни лица ее, ни платья, все это воссоздается только моим разумом. Глазами я этого не вижу.
А может, и разум тут ни при чем, а все дело в нервах?
У меня выступил пот, а в дверь снова постучали. Я даже не взглянул в ту сторону, не ответил, крепко зажмурил глаза и отвернулся, но вдруг меня коснулась мягкая, словно цветочный лепесток, рука.
«Она», — подумал я, хотя знал, что это невозможно.
Я открыл глаза. Рядом сидела Эва.
Она лукаво глядела на меня, в руке у нее был цветок. Лишь через несколько мгновений я понял его назначение: ведь наступает рождество…
В руке у Эвы была гвоздика. Где она ее раздобыла?
— Вы спите?
— Нет, — сказал я и закрыл глаза. Вовсе я не спал. Вероятно, сердце у меня билось быстрее — от злости. Явилась, — осмелилась сюда явиться! Что ж, теперь так всегда и будет?
Я молчал, мои закрытые веки явно покраснели. Нервы натянулись, как струны. Сколько она еще намерена тут оставаться?
Я ненавидел ее.
Так продолжалось с минуту. Затем я расслабился, глаз не открывал, но причины ненавидеть ее у меня уже не было. Пришла сюда? Очень мило с ее стороны. Придется все-таки отучить ее от этого, вообще отучить от всего, могущего внушить ей веру в то, что мы принадлежим друг другу… Когда быть с ней недобрым: сейчас или послезавтра?