Я уже не очень внимательно слушал ее историю. Она все рассказывала и рассказывала, со множеством подробностей, потом начала спрашивать о тех, кто остался дома. Я мало что знал о них.
— Вы танцуете?
— Нет, я не большой любитель.
— И все же… пойдемте потанцуем. Мне хотелось бы вам еще что-то сказать.
— Но я…
— Пойдемте.
Мы пошли.
— Ой, вы так же плохо танцуете, как раньше.
— Поэтому я и говорил, что не стоит.
— Знаете, я в газете прочла, что вы здесь… Не думайте, что N. сам вас сюда привел, это я его попросила. Мы живем отдельно. Я кончаю в пять. Вы подождете?
Я смотрел на нее, не зная что сказать. Она мою нерешительность истолковала по-своему и заверила меня, что деньги тут ни при чем.
— А скажите, — спросил я хрипло, запинаясь от смущения, — скажите, милая, ну а… сюда-то вы как попали?
— А почему вы спрашиваете? Это фешенебельное кабаре. Две тысячи за вечер. Приработок, к сожалению, маленький. В месяц раза два выпадает.
— То есть… что раза два выпадает?
— О, господи, вы все такой же неисправимый романтик!
Мы вернулись к нашему столику.
— Он не умеет танцевать, — сказала она. — Пойдем с тобой, — она взяла N. под руку. — А потом, между прочим, можешь идти домой. На сегодня я ему обещала.
Ну и ну…
Должен признаться: однажды мы гуляли с ней по улице Бетлен, и я объяснял ей, что если в Венгрии осуществить крупные преобразования в области садоводства и виноградарства, то тогда… не знаю уж, что тогда, вернее, сейчас не знаю, что говорил тогда.
Должен признаться: однажды мы были с ней в кино, я даже помню, какой фильм мы смотрели, и помню, как она сидела, положив ногу на ногу, а я, чувствуя, что краснею до ушей, носился в темноте на ее коленки, выглядывавшие из-под платья.
— Mon addition, monsieur…[2]
Я ушел из кабаре, не дожидаясь конца программы.
Чарующая юность может обернуться привидением.
Несколько дней я просто не смел никому сказать, что я венгр. Понимаю, глупо это, и тем не менее… Я бы не удивился, если бы кто-то, кивнув в мою сторону, сказал: «Венгр? Да-да, как же, знаю, способный народ. Для увеселительных заведений годятся, для маклерства, для продажи родины…»
1956
Перевод Л. Васильевой.
Наклонившись к окошку железнодорожной кассы, Янош сказал: «Один билет до Тюшкепусты», ему дали кусочек картона, но он не смог прочесть, что на нем было напечатано.
Подошел поезд. Янош вошел в вагон и спросил у проводника, на какой станции ему лучше сойти.
— В Бече, — ответил проводник. — Агроном, который туда ездил, всегда в Бече выходил, там его бричка ждала.
— Но меня коляска не ждет.
— Тем хуже для вас.