— Лидия Ивановна, поймите, от того, что вы скажите, зависит жизнь не одного человека. И так может длиться до бесконечности, пока мы не найдем связи между всеми аналогичными смертями.
— Значит, Еремеев умер не своей смертью?
— Я этого не говорил, — сказал Михайлов, — но если бы это было так, я, наверное, не пришел бы к вам. Мне нужна правда, только правда.
— Хорошо. — Дворская поднялась, подошла к холодильнику, вынула из него бутылку начатого коньяка и две пятидесятиграммовые стопки. — Выпьете? — она поставила стопки перед Михайловым, сама же села обратно на свое место. Сев, разлила коньяк по стопкам. — Если вы хотите откровенно, то я вообще собиралась уволить этого Еремеева. Стар, занудлив, рассеян, особенно в последнее время. Он здесь держался пока нами руководил Захар Иванович.
— Но, может, вы просто сами с ним не ладили?
— Не ладила, не скрываю. Но, простите, с какой стати я должна в своем магазине держать всякий хлам и рухлядь — кому они нужны? Ладно б это в каком-нибудь крупном старинном городе, где антиквариат как антиквариат, — а у нас? Кроме названия с апломбом да десятка покрытых ржой финтифлюшек, простите за выражение, разве можно что-то выставить? Отдел убыточный. На все сто процентов. Мы уже не закупаем в него ничего, распродаем остатки и — к такой-то матери! Я лучше туда ткани переведу, там удобное помещение, рядом подсобка… — Дворская бухнула из бутылки еще по пятьдесят.
— Смелая вы женщина, — улыбнулся Михайлов, беря протянутую ему стопку. — А как же насчет того утверждения, что якобы при Еремееве и выручка у магазина была больше?
— Знаете, что я вам скажу, Николай Николаевич? Я не в курсе, кто это ляпнул, но от Еремеева в последнее время совсем толку не было. Порой спрашиваешь его о чем-нибудь, а он, как и не слышит, до него как до жирафы все доходит так долго, что представить себе не возможно. Я толком даже не знаю, почему не уволила его раньше.
— А думали?
— Думала. Наверное, так бы и сделала, если бы его самого не схватил инфаркт. Да еще и в семье у него какие-то нелады произошли, — я так, краем уха слышала.
— Так что, он такой все время был, как бы это выразиться, — непригодный?
— Да нет. Где-то с месяц или с два он стал как потерянный какой-то. А вот за неделю до смерти даже повеселел, словно летал на работе.
— Летал?
— Ну, был в приподнятом настроении. Даже насвистывал что-то. Я его совсем не узнавала. Добавить? — подняла Дворская бутылку, приглашая Михайлова.
— Нет, спасибо, мне еще в горотдел возвращаться.
— Ну, нет так нет, — поставила Дворская бутылку на стол. Михайлов поднялся.