— Обещаю, обещаю, — уверяет её Николай, и она отдает ему осколок.
Николай внимательно рассматривает его в руках. Такого он еще не видел. У них бутылки всё зеленые или голубые, а эта желтая, не наша.
— Где взяла? — подносит он стекло к глазу.
— Не скажу. Секрет.
— Ну и ладно, — продолжает наслаждаться преобразовавшимся от света пейзажем Николай. — Тогда я тебя за малиной в лес не возьму.
Анна сразу сдалась.
— На старой конюшне. Там много такого.
— А чё я не видал?
— Не знаю, там разрыто кем-то, в земле.
— Айда посмотрим, всё равно тут делать нечего, — поднялся Николай.
— А купаться? — надулась Анна.
— Потом будем купаться. Наберем стекляшек, будем смотреть через них.
— Ладно. — Анну долго упрашивать не приходиться.
Они пошли на старую конюшню. От неё, собственно, остались только две полстены с юга и востока, но останки эти по-прежнему называли старой конюшней. Здесь часто играла местная детвора. Густые заросли бурьяна и бузины как нигде были пригодны для игры в жмурки и индейцев.
— Где? — спросил Николай, когда они, наконец, пришли на место.
— Вон там, — указала Анна рукой. Они прошли в заросли. У стены в земле был сделан подкоп. Очевидно, копала собака, что-то учуяв. Дальше постарались дети, которые и наткнулись на это оригинальный «клад» — целую свалку битых, присыпанных землей бутылок.
Николай взял себе три разных осколка: синий, желтый и зеленый. Сразу же мир изменился в их цвете. Он поразился. Он будто заново открыл его. Потом таких удивлений и открытий становилось всё меньше и меньше. Мир с его взрослением стал скудеть, краски тускнеть, всё чаще разделяясь на черное и белое. И вскоре он совсем уверился в том, что в мире больше нет ничего, что может его удивить или хотя бы глубоко затронуть. Но вот что-то произошло, что-то переменилось в нем, и он, заглядывая в обыкновенный детский калейдоскоп, видит не просто узор, но нечто особенное, неописуемое.
Но почему Скудынь не увидел? Почему он ничего не увидел? Лес, речку, поляну, залитую солнцем, видел только он и только он слышал отчетливые звуки?
А если это же увидели и Еремеев, и Дубовицкая, и Пряхин? Почему они увидели? Почему им открылась эта чарующая красота? Может, оттого, что все они разочаровались в этой жизни, стали никому не нужными?
А он? У него вроде всё нормально. Хотя он сам чувствует, как ему тяжело. Вчера он крепко повздорил с женой и, в сущности, — из-за пустяка. Плохо спал ночь, ворочался, просыпался, вставал курить…
И этот сон. Он плясал, как тот ухарь на калейдоскопе, а утром почувствовал себя на пределе и, как всегда при накатывающихся неприятностях, стал жалеть о своем скверном характере, о своей неуживчивости. Вдобавок ко всему — Маралов…