— Во прокуратура дает, — восхитился Костиков, тоже молодой безусый младший лейтенант из опергруппы.
— А ты, чтобы не умничал, — сказал ему Михайлов, — обеспечишь доставку потерпевшего в морг. Выбирайся.
Костиков скис:
— За что, товарищ капитан?
— И дождешься там медэкспертов, скажешь, чтобы этого осмотрели в первую очередь. Слышал: в первую очередь!
Костиков тяжело вздохнул. Хорошо, когда рядом есть родственники: на них всегда можно перекинуть эту дурную обязанность. Но где они, эти родственнички околачиваются сейчас?
Костиков выбрался из дежурной машины. Михайлов сел на переднее сиденье.
— В морге не задерживайся. Ты же знаешь Маралова: сразу потребует результаты вскрытия. Ну что ж, поехали, — сказал он водителю и захлопнул за собой дверцу. «Уазик» тихо тронулся, оставляя позади уныло согбенную фигуру Костикова.
Уже через двадцать минут Галатопов сообщил Михайлову по телефону, что на калейдоскопе обнаружены отпечатки пальцев покойника. Михайлов, однако, радости не почувствовал. Ну и что, что по всей поверхности цилиндра местами размыто, местами отчетливо выявились отпечатки пальцев трупа? Это только доказывает, что умерший накануне своей смерти совал свой глаз в стеклянный глазок. И ничего. Ничего более. И все же Михайлов, помня о натуре Галатопова, похвалил его и попросил, если ему уже она не нужна, принести ту игрушку в его кабинет. Галатопов сказал, что сейчас поднимется к нему. Михайлов уставился в окно. С чего начать? Личность потерпевшего не установлена, улик практически никаких не обнаружено, — полный мрак. Михайлов знал, что пока так обстоят дела, Маралов не потребует у него закрытия и, следовательно, у него в запасе есть еще дня три-четыре, пока не установят личность умершего. За это время можно и весь клубок распутать. Но все-таки — с чего начинать?
Михайлов достал из бокового кармана свою записную книжицу в черной коленкоровой обложке. Эта книжица выручала его не один раз, и поэтому он многое ей доверял, даже больше, чем своим друзьям и знакомым. Сейчас надо внести пометки по данному случаю. Михайлов открыл чистую страницу и стал писать: «19 сентября. Центральный сквер. Труп».
Михайлов еще раз перебрал в уме все, что было в карманах умершего и поблизости от него. Ни один из предметов не наводил на мысль об убийстве. Даже деньги из кошелька не украдены. Почему он так вцепился в это дело? Разве ему мало нераскрытых, куда более любопытных дел? Почему он еще в чем-то сомневается, что-то думает? Выписал бы постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи со смертью, — и Бог и ним. Что его сдерживает?