«Семирамида»? Это что, про мать? Кто такая вообще эта Семирамида? Что-то было в учебнике истории про какую-то царицу… А, «сады Семирамиды»! Что, прям тут? Расцвели? Пахнет-то цветами…
– Так входи, что стоять, – снова улыбочка. – Пойдем, спросим. Может, и примет.
И Мурка, как загипнотизированная, перешагнула порог в пышное, красно-розовое, пахучее – хотя что-то маленькое, как котенок в мешке, билось в ней и мяукало, что нельзя, не надо, давай убежим! Настоящий же котишка распластался по животу и замер. Страшно? Ее страх чувствует? Что он вообще понимает, маленький дурак?
– Пойдем, пойдем! Смелее, деточка, – улыбалась угриха. – А меня можешь звать сестрой Зинаидой!
За забором все строения захлебнулись в розовых и красных цветах. Как в парфюмерном облаке. Мурка опознала пионы, розы, циннии, левкои и сдалась. Слишком много разных и всяких. И густой, аж дышать тяжело, запах пионов, роз и химических удобрений. Отовсюду будто несло розовым маслом и фосфатами. Везде клумбы и палисадники. Колотым малиновым кварцитом отсыпанные дорожки, чистота, порядочек, красиво расставленные, будто на базе отдыха, нарядные вагончики и домики. Розовой блестящей краской выкрашены крылечки и наличники. В окошечках – кружевные занавески. В шезлонге под розовым тентом сидела одутловатая беременная в платочке, с очень опухшими ногами, читала «Алые паруса», попивая что-то розовое из бутылки с надписью «святая вода». Из большого домика вышла старуха в белом халате, сквозь который просвечивали трусы в цветочек, протянула беременной какие-то таблетки в больничном стаканчике, остро взглянула на Мурку. В палисадничке неподалеку копошились еще одна беременная женщина с худой, измазанной в черноземе девчонкой лет десяти – сажали цветочки. Мимо прошла девушка с начавшимся облысением (алопецией), в розовеньком платьице – пронесла розовую же лейку с водой женщине с девчонкой. У колодца под резным навесом стояли еще такие же розовые, тоже наполненные водой пластмассовые садовые лейки. На резных же, разукрашенных красным, розовым и белым столбиках навеса над колодцем, в синей тени, мешавшей их разглядеть, висели иконки в золоченых ризках.
– Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, «Мудрость» по-нашему, – потыкала в поблескивающие квадратики с тетеньками в длинных одеждах угриха Зинаида. Сама она тоже была в длинном платье противного бордового цвета, а из-под подола мелькали пыльные ноги в босоножках. И с красным плебейским лаком на неровных ногтях. – Смотри, девчушечка, как благостно-то тут у нас. Истинно женская обитель. А я-то тебя еще там, на Свири приметила, помнишь?