И вдруг перестала понимать, куда себя деть. Посмотрела на картины на стенах – сплошь, обоев не видно, а сюжеты – в основном натюрморты. Поразглядывала отороченный мрачными золотыми каемочками фарфор в стеклянных стеллажах. Попила чайку на кухне из австрийской, золоченной внутри и с амурчиками снаружи чашки. Постелила себе на атласном диванчике, поплескалась в беломраморной ванной. Легла. От паркета пахло мастикой. В серебряных сумерках было видно картины в соседней комнате, и казалось, что на богатом, аж яблоки выкатываются в явь, натюрморте шевелятся дохлые зайцы… И на соседнем полотне жабры у большой рыбы двигаются, и глаз, круглый, пронзительный – смо-отрит… Мурка отвернулась к атласной спинке дивана, закрыла глаза. От атласа пахло пылью и сухими апельсиновыми корками. Перед глазами из тьмы проросла чахлая, бледно-зеленая трава, которую приминали шаги кого-то невидимого, грузного… Чтоб не смотреть на эту ужасную траву и не вспоминать бабкин полуботинок без шнурков, она открыла глаза и опять уставилась в серо-голубой атлас обивки диванчика. Сквозь тишину квартиры слышались звуки извне: гудение в трубах, далекое шуршание и вибрация лифта, чьи-то шаги наверху, а с улицы, как с той стороны мира, шорох машин, неразборчивый плеск голосов, визгливый лай собачонки… Ой. Шаги. Так близко, как не должно быть – она рывком развернулась, тараща глаза. Никого. Тишина. Серые сумерки и картины далеко, за серыми провалами двух комнат, на стене. Это все нервы. Она легла на спину, подтянула одеяло к подбородку и закрыла глаза: опять шаги. Наверху. Да, точно, люди ведь живут наверху… А девочка Эля подкралась неслышно, на цыпочках. Подкралась и села на край диванчика в ногах, примяв ломкое накрахмаленное белье, вздохнула и… Мурка взвилась, вскочила – разумеется, нет никого, – дрожа, не сразу попав ногой, влезла в джинсы, натянула майку и, схватив рюкзачок, вылетела из квартиры.
Швед и Янка ехали со съемок, им легко было подхватить ее на Каменноостровском. В знакомой белой машине, салон которой по самую крышу заливало золотое сияние Шведа и нежный лимончиковый аромат Янки, Мурка мигом успокоилась.
– Рановато одной-то оставаться, – проворчал Швед. – И ты хоть расскажи, что за Митя?
– Митя мне помогал зимой, когда совсем туго было. Рисунки покупал.
– Да кто он такой-то? Замуж не уведет?
– Ха-ха, – мрачно сказала Мурка. – Меня – и замуж? Не дождетесь. Кому я нужна такая. А Митя – ну, Митя… Он… Бывший реставратор. В Эрмитаже работал. Ему почти что шестьдесят лет, он ростом примерно с меня, хрупкий, носит лиловые или зеленые бабочки, шелковые жилеты и красит ноготки черным лаком. Понятно?