— Послушайте, Соня. Трусы занашивают до дыр все, богатые и бедные. И никто не знает, почему так происходит.
— Да что дыры! Если бы только это были какие-нибудь другие трусы!
— ...А что с ними теперь? Вы их наконец выбросили?
— Ну, — неохотно и сварливо сказала Соня. — Выбросила.
— А какие трусы на вас сейчас?
Она смягчилась.
— Хотите посмотреть?
Я уже сказал, что Соня — расфуфыренная и холёная. У неё всё как с картинки: ногти, зубы и волосы. Зная, что идёт к врачу, хотя бы и психотерапевту, чёрта с два она натянет первое, что попало под руку.
— Нет, я хочу, чтобы вы их описали.
— Это La Perla.
— Нет, опишите, как они выглядят.
— Они выглядят, как трусы от La Perla.
— ...
— ...
Господи боже. А ведь хотел выбрать психиатрию.
— Вот что удивительно, — говорит Соня. — Когда меня спрашивают, как выглядит то-то и то-то, я отправляю фотографию или ссылку. А когда вы просите описать словами то, на что можете сами посмотреть, слова куда-то деваются. Почему, доктор?
«Потому что ты дура». А вслух сказал:
— Это часть терапии. Когда люди рассказывают, они приводят свои мысли в порядок. А приводя мысли в порядок, они успокаиваются.
Я обращаюсь к ним по имени, а они называют меня «доктор». Вышло как с кушеткой: я призывал Соню, Мусю и всех остальных называть меня Максимом, но скоты дружно долдонят «доктор», «доктор». Возможно, они просто удручены несоответствием меня моему громыхающему имперскому имени. Я сам — зачем врать — опечален. («Друзья мои, я опечален»: кто сейчас помнит эту рекламу? Водка «Распутин» с бородатым мужиком на этикетке. Водка палёная, мужик мерзкий. Такого и следовало убить.)
— Попробуйте спросить меня про что-нибудь другое. Может, лучше получится.
— Вы не помните, Распутин поддержал сухой закон?
Вынося за скобки трусы и кое-какие другие мелочи, должен сказать, что Соня Кройц — человек несокрушимого душевного здоровья. Она ничему не удивляется. Она не спросила, каким образом мои мысли перепрыгнули на Распутина. Она спросила: «Какой сухой закон?» Как будто много было в России сухих законов.
— Четырнадцатого года. В связи с войной.
— А убили его когда?
— В шестнадцатом.
— Ну сам-то он пить не перестал. Ведь яд подсыпали в мадеру?
— По-моему, в пирожные.
— Не понимаю, зачем вообще была эта возня с ядами, если в итоге ему просто проломили голову.
— Сперва стреляли.
— Перед ядами?
— Нет, после ядов. Но до того, как бить по голове. Думаю, это из-за недостатка опыта.
Я живо представил несчастных убийц, которым пришлось пускать в ход всё, чем запаслись: яды, пистолеты и гимнастическую гирю. Может быть, под конец им стало казаться, что они убивают действительно чёрта: они убивают, а он встаёт и встаёт.