На этот раз поводом встретиться в расширенном составе стала жалоба (экземпляр — нам, экземпляр — прокурору), которую накатал специалист — тот самый, принесённый чёртом из Москвы на нашу голову. Ему стали приходить письма с угрозами: нелепые, но злые.
— И вот это!
Прокурорский бросил на стол репродукцию в прозрачном файлике. Угрюмый дядя в облезлой шубе горбился на лавке посреди тёмной грязной избы. Ну, подумал я, мы такого не отправляли.
— Что это?
— Картина Сурикова «Меншиков в Берёзове».
Мы в комитете были люди простые, поэтому советнику юстиции пришлось растолковывать зловещий смысл послания.
— Так это надо было олигархам посылать.
— А послали ему! И он, чёрт побери, жалуется.
— Жаловаться — это так негламурно, — сказал фээсбэшник.
На него все косились: хромой, беспалый и сам-то как раз очень модный. Вряд ли его так покалечили в собственной безопасности, но и на боевого офицера он не был похож.
— Хочу подчеркнуть, что дело далеко выходит за рамки бессистемного хулиганства. Мы тоже пострадали.
— Сильно сказано, Нестор Иванович. Пока что никто не пострадал.
— И потом, ваши-то неанонимные.
— Вы и сами отличились.
— Это была провокация!
— Вот-вот. И в Имперском разъезде так говорят.
— В Имперском разъезде? Вы ставите нас на одну доску с Имперским разъездом? А вы их, часом, не покрываете? Не хочу предполагать, но, может быть, и не бесплатно?
Он был, этот Нестор, обезоруживающе глупый — и потому, что не мог скрыть, что чувствует, и потому, что чувствовал то, что чувствовал. Он смотрел на нас и видел орков и гоблинов, авангард орды. Я смотрел на него и думал, что мы обычные люди. В главке пальцуются, на районе вкалывают. Следователю может повезти так, что он будет работать по пятнадцать часов в сутки, при этом оплачивая бензин из собственного кармана. Я сам пришёл в комитет из следствия.
— Каждый раз, чтобы вы начали шевелиться, приходится подключать прокуратуру!
— Да уж, с прокуратурой у вас полное взаимопонимание.
— Это вы на что намекаете? — спросил прокурорский.
Тут все оживились и немного поспорили.
Я сидел и размышлял, как так вышло, что я не знаю Штыка. Не то чтобы я держал в голове досье на всю коллегию адвокатов, но адвокат, связанный, как он сам обронил, с теневыми структурами, в наших кругах приметная личность. Он мог солгать — сказать «я адвокат» так же, как сказал бы «я из прокуратуры» или «я из администрации», но какой в этом смысл? Я был уверен, что Штык знает, кто я, знает, что я могу, если задамся такой целью, проверить его слова.
— Я хочу знать, какие вы принимаете меры.