— Правду хочешь? — взвизгнул Хрущев и разразился истерическим приступом то ли хохота, то ли рыданий. — Правду! А про что ты хочешь ее услышать? Про то, что всех заложников не чеченцы постреляли, а наша же «Альфа», да и сама там наполовину полегла? Про то, как медсестер чечены выпихивали к окнам, а Басаев, сука, еще ухмылялся: мол, мы ваших уродов и пальцем не тронем, вы их сами же пристрелите! И стреляли как миленькие, пока патроны не кончились. Трем медсестрам чудом удалось оттуда вырваться — видимо, даже чеченцы сжалились, так их прямо у входа положили! Зато потом рапортовали, что убили переодетых боевиков! Да и кто рапортовал? Те, кто в штабе штаны протирал! Я ведь там, в штабе, был и все помню!
— Врешь, сволочь! — закричал Воронцов. — А как же сами солдаты?
— А что они могли сделать, эти солдаты? — всхлипнул Хрущев. — Где это видано, чтобы у спецназа патроны закончились раньше, чем у террористов? Что они могли сказать об этом? Полковник их только и передал один раз по рации — лежу, мол, перед больницей. Ранен. Кажется, пиздец. Его потом там и нашли — тело лежит, а рядом рука валяется оторванная. Вот тебе и правда. Эту правду ты хочешь? Или, может быть, вам рассказать о том, почему вся эта каша в Буденновске заварилась? И расскажу, мне теперь уже все равно! И ты слушай, лейтенантик! Чего притих?
— Уймитесь, Олег Иванович, — процедил Ен, смерив Хрущева презрительным взглядом. Ободранный пресс-секретарь с безумными глазами и струйкой слюны, вытекающей изо рта, вызывал в нем непреодолимое чувство острой брезгливости.
Хрущев, не обратив на его слова никакого внимания, коротко хохотнул:
— Так вот, лейтенантик, незадолго до Буденновска наша с тобой славная армия одержала великую победу. О ней еще во всех газетах орали. Ну надо же — бомбой снесли дом аж самого Шамиля Басаева! Неслыханный успех авиации! И почему-то нигде ни слова о том, что в этом доме превратились в фарш одиннадцать его родственников — жена, дети, родители, все! Тогда-то он, наверное, и решил такое же в России устроить. И устроил!
Пресс-секретарь снова истерически захохотал и забулькал, затем так же резко замолчал и отчаянно посмотрел на Степана и Ена.
— Господа, — прошептал он, все тут же осознали, насколько фальшиво сейчас звучит это набившее оскомину обращение. — Они ведь сейчас нас всех убьют. Да-да, всех. Они же звери, ничего не боятся… А на кого чеченцы патронов пожалеют, тех наши же пристрелят. Начнется штурм — кто будет разбираться, в кого стрелять? Что делать, господа?
— Нашел господ, — усмехнулся Воронцов. — Я вот, Олег Иванович, одного не понимаю — ведь мы все сюда попали добровольно, никого никто не принуждал идти в заложники. Почему же вы согласились?