– Это как общество взаимного кредитования, – сказал Роджер.
– А он потом не пробовал вернуть и вторые? – спросил викарий.
– Кажется, он решил, что обойдется стамеской, – сказала мисс Робертсон. – Стамеска у него была.
– А почему нельзя было воспользоваться стамеской вместо тех, первых ключей? – спросил викарий.
– Не знаю, – сказала мисс Робертсон. – Впрочем, дело не в этом. Он счастливо вернулся, рассказывал нам эту историю, а Танкред за ним повторял. Однажды он таким образом напугал почтальона – тот услышал за дверью: «Обезьяна дала мне ключ» – и решил, что у нас воры в доме.
– Как интересно, – сказал мистер Годфри.
– В наше время, – продолжала мисс Робертсон, – когда все думают, что живопись можно заменить фотографией, скульптуру – отливкой и тому подобное, люди почти не прикасаются к реальности, к ее первоначальным формам. Мы не ценим физическую работу, мы смеемся над нею, бежим от нее; у нас нет терпения достигнуть в ней правильности, и мы не знаем, какой ценой она приобретается. Конечно, мы еще восторгаемся при виде пчелиных сот, мы еще способны видеть в них божественное дарование, превращающее простой воск в нечто прекрасное, но между тем…
– О да, – ввернул Роджер, – соты – это прекрасное зрелище, особенно когда пчелы спят или на службе. Однажды в какой-то итальянской галерее я видел чье-то святое собеседование. Там был изображен прекрасный пейзаж, с колокольней и синими скалами на горизонте, а на переднем плане под дубом собрались святые и заказчик с ними, хорошо одетый и очень самоуверенный молодой человек, которого совершенно не смущало общество св. Урсулы и св. Екатерины. И все это под ясным полуденным солнцем, забыл сказать. Вот, а следующая картина была того же автора и на тот же сюжет, только написана лет на тридцать позже. И там все так же прекрасно – солнце, красные мантии, зеленые мантии, и святые совершенно не изменились: все так же молод Иоанн Креститель, и у св. Екатерины все такое же отличное колесо, сразу видно, что им не пользовались; а заказчик тот же, и он сильно сдал. И самоуверенности у него убавилось, и кожа сухая, и вообще видно, что лучше бы он пошел домой и полежал. Помню, все то время, что я провел у этой картины, я сперва мучился жалостью к заказчику, а потом пытался понять, чего же хотел от меня автор, потому что у него явно были иные намерения. Там в дупле дуба и еще в расселине скалы виднелись пчелиные соты, и я подумал, что…
– Едва ли художник хотел вложить свою мысль именно туда, – сказал викарий.
– Почем знать, – отозвался Роджер. – Надо везде проверить.