Правда, сестре Перепетуе трудно было бы перебороть свое любопытство и не выспросить хотя бы у Луки, зачем это синьорина на такой долгий срок отлучалась по ту сторону гор, если бы она еще зимой не узнала из самого верного источника, из письма отца Панкрацио, что связанные с наследством тягостные семейные дрязги, о которых лучше и не заговаривать с Лукрецией, требуют ее пребывания в Милане.
Лукреции нелегко далась ее прошлогодняя поездка в Милан, однако она упорно и стойко преследовала указанную Иеначем цель и твердостью воли достигла своего. Но самым тяжким испытанием оказался для нее не двукратный переход через перевалы, небезопасный в зимнюю пору, — крепкая по натуре, она без боязни и утомления одолела эти страсти при поддержке Луки и еще одного привычного сына гор. Другое дело, когда расторопный Панкрацио, встретив ее в Милане, привел к Сербеллони и когда, очутившись лицом к лицу с этим умным и неумолимым политиком, она поняла, что вторглась в совершенно чуждую ей область и запуталась в сложных и дотоле непонятных ей вопросах.
Ее положение как представительницы командующего граубюнденскими полками было более чем странным и в глазах непосвященных, понятно, казалось двусмысленным. Сербеллони, зная ее и то, что она смертной ненавистью ненавидит убийцу своего отца, не впал в эту ошибку, он счел вполне естественным, что она всеми силами стремится к осуществлению политических целей своего отца и дяди; зато он ошибся в другом.
Он полагал, что она с самого начала осведомлена обо всех интригах изгнанных из Граубюндена сторонников Испании, и заговорил с ней как с посвященной во все переплетения обоюдных интересов. Она ни о чем ведать не ведала, а он незаслуженно заподозрил ее в политическом сговоре с кузеном Рудольфом Планта, чье тлетворное дыхание порочило и марало все вокруг; вовсе не желая ее оскорблять, он приводил ее в смятение денежными посулами и намеками на почести, которые ждут усердных пособников задуманной интриги, он рисовал радужные перспективы, открывающиеся перед ними в случае удачи, и ему даже в голову не приходило, какое презрение к политике и к ее грязным махинациям он внушает Лукреции.
Теперь и Георг Иенач предстал перед ней в ином свете; чувство гадливости ко всей этой гнусной возне поколебало веру в его бескорыстную любовь к родине, в цельность его личности, хотя поначалу она и не успела осознать, как пагубно эти сомнения отразились на ее чувствах к нему.
Ее поддерживала только боязнь изменить самой себе. Она обещала ни на йоту не отступить от тех пяти условий, которые ей поручено было защищать, не соглашаться ни на какие поблажки. И она твердо стояла на своём. Память об отце не покидала ее, случалось, что она готова была пасть духом, и тут его образ придавал ей силы, а замыкаясь в воспоминания, она все живее сознавала, что действует в согласии с ним, когда добивается заключения договора, составленного Иеначем.