Сам Николай Петрович признавался без излишней аффектации, написав о юной Жемчуговой: «...из числа тех девиц одна, одаренная природными способностями, блеснула более всех надеждою».
Очень уж скромно сказано — такое впечатление, будто граф боится сглазить, не доверяет предчувствию, что самая застенчивая и неразговорчивая из его артисток стоит на пороге огромной славы. И Шереметев очарован этим расцветающим чудом природы...
* * *
В 1785 году Параше Жемчуговой исполнилось семнадцать лет. В театральной литературе считается, что этот год оказался переломным и в ее творческой карьере, и в личной судьбе.
Между тем, судя по письму Шереметева, где он упоминает о «свычке более двадцати лет», его близкие отношения с Парашей начались, когда той было тринадцать-четырнадцать лет. Под натиском пробуждающейся женственности невзрачная девочка-подросток преображалась на глазах. И попала в опочивальню графа, как раз на этом поприще не «блеснув более всех надеждою». Одна среди прочих. Ни Параша, ни граф — никто из них не мог предвидеть, как обернется дело.
Но идет время. Все эти Анюты, Катерины и Дуни всё реже скрашивают холостяцкие ночи графа, а потом и вовсе забывают дорогу в его опочивальню. Там остается их подруга, особенностью характера и манерой поведения абсолютно непохожая на «барскую пастушку». Ни тебе живости, ни тебе «неги во взорах» и любовной опытности.
Параша не только невольно заставляет графа позабыть все прежние привязанности. Она становится его единственной и последней страстью, словно лишив Шереметева способности любить кого-нибудь еще, кроме нее.
Как это случилось, почему? Сия тайна принадлежит госпоже Жемчуговой, и совершенно ясно, что мы никогда не будем в нее посвящены. Одно можно сказать твердо: два десятка лет «свычки» свидетельствуют о несомненной интимной гармонии. Нельзя сбрасывать со счетов обоюдную увлеченность Шереметева и Параши сценическим искусством, музыкой. Когда людям нравится одно и то же, когда они думают сходно, направляют усилия в одном направлении, это еще не повод для любви, но большое подспорье в сохранении и упрочении ее.
И Параша, и граф — люди театра. Привязанности меломана Шереметева к Жемчуговой — женщине и актрисе — неотделимы друг от друга. Вот почему новую многотрудную театральную затею он считает подарком любимой Параше. Ей нужен особый театр? Он будет. И невиданный по размаху и роскоши спектакль тоже...
Когда французский друг Шереметева мсье Ивар предложил ему оперу Гретри «Самнитские браки» с чудесной музыкой и увлекательным сюжетом, Николай Петрович ухватился за это с радостью. Быть может, особенно его вдохновило то обстоятельство, что уж очень выигрышной показалась главная — женская! — роль. Как раз для Параши. Здесь было что петь. Было что играть.