Вернемся, однако, к событиям осени 1801 года... Свидетелей при венчании было четверо. Среди них — единственная подруга Жемчуговой Татьяна Шлыкова и дальний родственник графа Андрей Щербатов, который вырос в шереметевском доме.
Присутствовавшие при венчании остались верны просьбе графа сохранить все в секрете. Достаточно сказать, что Щербатов, счастливый в семейной жизни и не имевший тайн от жены, ни словом не обмолвился о венчании.
Именно из-за того, что действующие лица этого события оказались крайне деликатны, мы не знаем никаких подробностей о венчании и свадьбе. Жаль, конечно! Как была одета невеста, какой свадебный подарок получила, какие разговоры велись в тот вечер на Воздвиженке — из всего этого, надо думать, сложилась бы любопытная картина. А приходится довольствоваться словами внука графа и Параши: «Так состоялся брак моего деда без всякой пышности и блеску».
Тот, кто привык изумлять сограждан праздниками, подобными фантастическим картинам сказок «Тысячи и одной ночи», самый долгожданный день своей жизни провел «в благоговейной несуетности». Почему?
Дело не только в секретности происходившего. Эта знаменитая история любви оказалась значительно сложнее привычной сказки о Золушке. Здесь не было «хеппи-энда», поскольку не сочинитель, спешивший порадовать читателя, а сама непредсказуемая жизнь писала эту историю, отведя свадьбе роль лишь важного эпизода, и только. За днем долгожданного соединения перед Творцом последовал другой день, неся новые испытания.
...Митрополит Платон знал о венчании милых его сердцу людей. Уведомленный, что все свершилось, как было задумано, он написал новобрачному: «Поздравляю Ваше Сиятельство с благополучным свершением Вашего намерения и желания».
Его рукой составлен и документ, который сегодня мы бы назвали свидетельством о браке: «1801 г. ноября 8 дня. Его Сиятельство г. обер-камергер и кавалер граф Николай Петрович Шереметев венчан браком с девицею Прасковьей Ивановной Ковалевской в царствующем граде Москве».
С глубоким смыслом, с душевным удовлетворением выводит старческая рука: «Графине Прасковье Ивановне посылаю благословение и благодарение».
Очень немного было подле Шереметевых людей, сочувствовавших драматической истории их союза. Можно лишь представить, скольких — и высокородных, и плебеев — передернуло от этих слов: «графиня Прасковья Ивановна»...
Тот шок, который вызвала его свадьба с крепостной, Николай Петрович предвидел. И опасался чего-то худшего, чем взрыва злословия, — настоящей травли его жены и даже посягательств на ее жизнь. В том, что у него были основания для предельной осторожности, — сомневаться не приходится. И хотя князь Вяземский, друг Пушкина, породнившийся впоследствии с Шереметевыми, называл того «пугливым духом», думается, что графу было виднее, как сохранить от напастей свое выстраданное счастье.