сходство с отцом. Но, как это нередко бывает,
с возрастом в его лице все отчетливее будут
проступать черты матери
В описаниях последнего периода жизни Прасковьи Ивановны подчеркивается, что дни ее проходили в отгороженности от внешнего мира. Сама она никуда не выезжала, довольствуясь обществом лишь нескольких преданных друзей дома. Да и жила, как говорят, в специально оборудованном графом помещении, куда имели право входить только он да девушки- служанки.
Такое затворничество было вызвано стремлением Шереметева как можно дольше сохранить тайну брака, а стало быть, избежать бурной реакции общества на его мезальянс. Верно, Шереметев хорошо понимал: его жена в относительной безопасности только до тех пор, пока всеми считается его «метрессой», а не законной женой, к тому же ждущей наследника.
Ясно, что Николай Петрович очень опасался племянников Разумовских. Да и не только их. Ожидать можно было чего угодно: от учиненного скандала, способного привести Парашу к потрясению со всеми вытекающими последствиями, до посягательства на ее жизнь. Яд, например... Челядь всегда можно было подкупить. И деньги вкупе с личной неприязнью к удачливой графине-крестьянке могли сделать Шереметева вдовцом.
...Анну Ахматову, поселившуюся в стенах Фонтанного дома почти век спустя после описываемых событий, не могла не захватить история его давней хозяйки. Здесь все полнилось памятью о Параше. Вот тогда-то Ахматова и услышала версию о насильственной смерти графини, отравленной кем-то из слуг.
Впрочем, это не более чем легенда. Сам Шереметев ни словом не обмолвился ни о чем подобном, хотя трагический уход Параши и действия, а скорее, по его словам, бездействие или ошибки врачей описаны им сбивчиво и путано. Однако вот что примечательно: после смерти жены он принимает поистине изощренные меры для охраны ребенка! Каждое распоряжение, словно запоздалый укор себе: надежно защитить жену ему так и не удалось...
Параша же в своем ожидании во всем полагалась на милость Божью. Остались свидетельства, что она часто осеняла себя крестом с заключенной в нем частичкой святых мощей. Над кроватью ее постоянно висели иконы Всех Скорбящих и Димитрия Солунского — святого, особенно ею почитаемого.
За две недели до родов граф поручил Николаю Аргунову написать портрет беременной жены. Окончен он был после ее трагического конца. Наверное, поэтому на облике Параши лежит печать неизбывной печали и отрешенности от этого мира. У нее осунувшееся, подурневшее лицо, выдающее немолодой возраст, и какой-то мучительный вопрос в по-прежнему прекрасных глазах. Рука лежит на животе, выпирающем из зловеще чернокрасного полосатого халата. Каким реальным предощущением несчастья веет с полотна!