Понимая, что сын еще очень мал, а ему самому едва ли удастся увидеть его взрослым и рассказать о матери и что шереметевская родня постарается поскорее забыть «графиню-крестьянку», Николай Петрович, помимо собственноручных записей об их с Парашей истории, собирал и снабжал сопроводительными надписями немногие оставшиеся после нее вещи. Ведь все ценное, вплоть до обручального кольца, было ею роздано.
Но в Фонтанном доме долго сохранялись и дожили до наших дней арфа Прасковьи Ивановны, клавесин, зеркало. Ее вышивка шелком была помещена под стекло, вделана в раму и снабжена собственноручной надписью графа: «Труды жены моей Прасковьи Ивановны Шереметевой».
Он заказал сделать по памяти портрет жены, лежащей в гробу. Из пряди волос, срезанной Татьяной Шлыковой у покойной, Николай Петрович повелел свить жгутик и «замуровать» его в перстень. С ним Шереметев никогда не расставался. Под стеклянным колпаком в кабинете стоял засохший букетик нарциссов с гроба Параши.
...Немного забыться позволял Николаю Петровичу лишь сын. Граф пишет А.Ф.Малиновскому, одному из свидетелей «тайного венчания», о единственной радости — Митеньке. Малышу чуть больше года, а отец вот что придумал: «Нарядил я его в мальтийский мундир и вчерась, не помешкав, новый кавалер обновил свой мундир — весь замочил; тем все и кончилось; нужно другой шить. Истинно, это пресмышленый кавалер; жалею, что вы его не видите». От него мы узнаём о непоседливости ребенка: «И двух минут остаться не может на одном месте в одинаковом положении».
То, что состояние графа было печально, видно и из следующего факта. В июле 1803 года, через четыре месяца после смерти Параши, в Александро-Невскую лавру был доставлен, как писал граф, «надгробный камень, который я для себя приготовил». На медной вызолоченной доске оставалось только выбить цифры.
После смерти Параши граф прожил еще шесть лет. Но он сделался вял, скучен, сторонился светской жизни, лишь в силу своего придворного звания бывая на званых вечерах в Зимнем.
Однажды ему намекнули, что прическа его старомодна, «павловскую косицу» уже никто не носит. Граф велел парикмахеру Руссо обрезать ее, но так, чтобы он этого не заметил. Новшества, события большие и малые, которыми жило общество, оставляли его равнодушным. Куда чаще Шереметева видели в Английском магазине. Он приходил туда не столько за покупками, сколько побеседовать, посидеть за рюмкой с деловыми людьми, которым всегда отдавал предпочтение перед вельможной публикой.
Дом на Фонтанке жил, однако, по строгому распорядку, заведенному графом. Как писали, «под влиянием свежей и тяжкой утраты, а также ввиду недоброжелательных слухов, сильно смущавших разбитого горем отца», ради Дмитрия были приняты «чрезвычайные меры предосторожности».