Француз молча слушал Данте, сверкая в темноте единственным зрячим глазом.
— В Риме же вас поддержали бы вооруженные люди рода Колонна и других влиятельных римских семейств. Они ведь обрадуются возможности избавиться от папы Бонифация, угнетающего их с помощью венецианских денег, — продолжал поэт. — Признайтесь же, что именно таким был план приверженцев любви! А сокровища, о которых вы твердили, принадлежат римскому папе.
— Присоединяйтесь к нам, приор, — спокойно, но веско проговорил Монерр.
— И не только папе! — продолжал Данте.
— Присоединяйтесь, — повторил француз. — Мы отомстим за убитого злодеями императора!
— К кому это, «к нам»? К рыцарям Ордена Храма? — прошипел поэт.
От неожиданности Монерр выпрямился во весь рост, а потом — кивнул.
— Как вы догадались? — с легкой досадой в голосе спросил француз.
— Чтобы это понять — нужно просто внимательно слушать. Вы рассказывали о том, как ездили вдвоем на одной лошади. А ведь именно так поступали тамплиеры. И не ради того, чтобы продолжать путь на свежей лошади, а для того, чтобы поскакать на ней в бой. Именно так вы всегда могли застать язычников врасплох и разгромить их лишь половиной ваших людей. Даже на печати вашего ордена изображены два всадника на одной лошади.
— На нашей печати? — еле заметно улыбнулся француз. — Это верно… А ведь многие считают, что так мы изображаем свою бедность…
— Присоединяйтесь к нам, — в третий раз повторил он. В неверном свете факела шрам на его лице казался невероятно уродливым.
— Чтобы поклоняться вашему страшному Бафомету — гнусному двуликому божеству? Я-то помню, как вы не могли оторвать взгляд от Двуликого Януса — другого вашего тайного идола. Вы даже ставите двуликих демонов на носу ваших кораблей. Я видел одного из них на галере, погибшей в болотах у реки Арно. Вы — еретики, продавшие душу дьяволу…
— Так, значит, она приплыла?! — возбужденно перебил Данте француз. — Где же она?
— Ее экипаж был мертв. Это тоже часть вашего плана?
— Вы не понимаете, мессир Алигьери, — покачал головой Монерр, а потом поднял лицо к небу, словно обращаясь за красноречием к светившим на нем звездам. — Ваши суждения очень далеки от истины и не достойны человека вашего ума. Среди наших святынь действительно хранится двуликая голова. Но это совсем не языческий идол!
— Так что же это, если не гнусная пародия на совершенную гармонию Божественного Творения? Что в ней может быть святого?
— Это примирение, мессир Данте. Мир и покой, к которым стремится добродетель и которые вы сами воспевали в своих произведениях. Два лица, способные видеть все вокруг себя — знак договора, заключенного в землях, видевших рождение Христа.