— Нет. Но мой слуга, конечно, поймет. Он не забыл письмена своих отцов.
Механик куда-то удалился и тут же вернулся в сопровождении невысокого смуглого юноши с осунувшимся лицом человека, много страдавшего и забывшего, что значит есть досыта.
— Это Амид. Его пленили недалеко от египетского побережья и хотели отправить гребцом на галеры, но я его отстоял, когда увидел, как он ловко обрабатывает металл. Не знаю, впрочем, благодарен ли он мне за это…
Старый механик протянул слуге шестеренку с надписью. Юноша стал внимательно ее рассматривать. Внезапно он вздрогнул, отпрянул и стал затравленно озираться по сторонам.
— Ну? — раздраженно спросил его терявший терпение Данте.
Юноша уставился в пол и не отвечал.
— Это — богохульство… Хула на всемогущего и всемилостивейшего Аллаха, — наконец пробормотал он. — Зачем мне произносить эти страшные слова, да еще и на языке, которым говорите вы — неверные?
Услышав дерзкие слова молодого язычника, Данте затрясся от ярости, но сдержался, потому что у юноши был действительно испуганный вид, и речь наверняка шла о страшном богохульстве.
— Если ты скажешь это на моем языке, твой бог не очень обидится. Говори!
— Аллах — велик… — начал дрожащим голосом молодой сарацин, — но Аль-Джазари выше его…
Сказав это, юноша втянул голову в плечи, словно ожидая, что его сию минуту поразит гром.
— Кто такой Аль-Джазари? — спросил Данте.
— Я знаю! — воскликнул мастер Альберто. — Этот Аль-Джазари родом из персидского семейства великих мастеров автоматов. Он самый прославленный мастер.
— Каких еще автоматов?
— Механизмов, изображающих живые существа. Павлинов, распускающих хвосты из лазурита, бронзовых львов способных рычать у подножия тронов восточных владык и прочих дьявольских штучек такого рода.
— Наверное, император тоже заказал ему какое-то украшение для своего двора, — продолжал механик. — Я видел некоторые работы этого язычника в Иерусалиме, когда ходил в крестовый поход. Это были произведения бурной фантазии…
Данте уставился в пустоту и задумался об увиденной в церкви реликвии, показавшейся ему живой. Его так и не покинуло подозрение, что речь идет о хитроумном механизме.
— И при этом очень извращенной фантазии, — продолжал Альберто.
— Почему извращенной? — внезапно заинтересовался Данте.
— А зачем оживлять железо и дерево? Превращать неживое в живое. Это против природы вещей.
— Против природы вещей? — переспросил поэт и вспомнил, насколько неестественной ему показалась галера, на борту которой он побывал. Ее борта, призванные защищать вышедших в море людей, стали стенками их гроба. — Но ведь Господь поставил людей во главе всех живых существ. Нам принадлежат богатства природы, так почему же мы не можем в нее вмешиваться? Между прочим, и ваши часы призваны привнести в течение времени новый порядок. Так разве нельзя их назвать богохульством? А вам не приходило в голову написать что-нибудь в этом роде на ваших шестеренках?