Данте. Преступление света (Леони) - страница 30
Данте стал озираться в поисках юного сарацина и обнаружил его молящимся лицом к стене, преклонив колени на коврике.
Приблизившись к Амиду, поэт протянул ему астролябию.
— А что написано здесь?
Раб осторожно взял инструмент в руки, словно опасаясь, что ему вновь придется произносить богохульства, но, быстро прочитав надпись, немного успокоился.
— Это посвящение «тому, кто измеряет звезды». Это подарок султана главному астрологу Дамаска.
Поэт с механиком переглянулись и стали ждать, что им еще скажет Амид, но тот молчал. Размышляя о только что услышанном, Данте стал осматриваться по сторонам. На рабочем столе в мастерской и на полках вдоль ее стен лежали инструменты и части механизмов. В углу было небольшое углубление с циновкой, на которой лежало свернутое одеяло. Наверняка именно там и спал молодой раб. Из-под одеяла торчал корешок толстой книги.
Заинтересовавшись, Данте наклонился над циновкой и поднял книгу. У него в руках оказался том, на страницах которого затейливая арабская вязь изящно переплеталась с миниатюрами на полях. Амид настороженно следил за действиями поэта. Почувствовав на себе его взгляд, Данте спросил:
— Что это за прекрасная книга, язычник?
— Это сказ о сне. «Китаб аль-Мир’Аж».
Поэт невольно сжал книгу в руках, словно не желая с ней расставаться. Много лет назад учитель Данте Брунетто рассказывал ему об этой редкой «Книге лестницы Магомета», в которой говорилось о путешествии Магомета в царство теней, по которому он дошел до самого трона Всевышнего. Поэту очень хотелось узнать, о чем говорится в этой книге, и вот теперь она была у него в руках, но ее язык был ему недоступен.
Данте протянул книгу сарацину, но не выпустил ее из рук:
— Ты расскажешь мне о том, что в ней написано, а то мы сожжем ее как ересь неверных…
Юноша понурил голову.
— Но не сейчас. Теперь я спешу. Однако я вернусь, и ты все мне расскажешь.
Поэт замер, узнав окликнувший его насмешливый голос. Говоривший стоял широко расставив ноги, на другой стороне улицы и, сверкая лукавыми глазами, манил к себе Данте пальцем. Потом он прикрыл себе лицо ладонью, словно стеснительная девушка. При этом у него на губах играла плутовская усмешка.
— Ничего, что я тебя окликнул? Или к вам, великим поэтам, дозволено обращаться только дамам вашего сердца? Беатриче и прочим? Конечно, мой голос не так звонок, но зато я очень громко рыгаю!
Данте покраснел и, сжав кулаки, стал переходить улицу.
Окликнувший его мужчина изобразил на лице притворный испуг.