– Я сыт морозами по горло, – сказал он, – давай, милая, направим свои стопы за этим мохнатым деревом завтра. И давай детишек возьмем, а потом елку вместе нарядим. Как тебе такое предложение?
– Оно мне очень нравится, – Инна обняла Вадима.
Зазвонил Галкин телефон. Это был Андрей.
– Доброе утро, Андрюша!
– Катя… умерла.
* * *
– …Мы на этом автобусе поедем? – задрав голову, спрашивает Настя у Андрея, указывая рукавичкой на черный бок микроавтобуса «мерседес».
– Да, – Андрей кивает.
– А мама где? – она болезненно морщит личико, перетаптывается с ноги на ногу. – Мне холодно.
Говорила Инна Ольге, что не надо брать детей, но та уперлась:
– Как это так?! А с мамой попрощаться!
– Галя, пусть дети посидят в машине, – шепчет Вадим, – они простудятся.
– Не надо, пусть смотрят, они должны запомнить, – причитает Ольга.
– Они запомнят простуду! – бросает Вадим и досадливо мотает головой.
Галкины ноги в сапогах на меху уже заледенели. Андрей без шарфа, куртку распахнул, смотрит перед собой. Его кадык судорожно дергается.
– Сейчас, Настюша, сейчас, – Андрей запинается, шумно глотает.
В Настиных глазах удивление, растерянность и то, чего нет в глазах взрослых – непонимание безвозвратности потери. Непонимание это таится во всей ее худенькой угловатой фигурке, вздернутых плечиках, торопливых жестах.
– Что сейчас? – спрашивает девочка.
Ольга со стоном оседает на землю, к ней кидается Михаил, худой, высохший.
Тимоша обводит присутствующих настороженным взглядом. Хлопают двери многочисленных пристроек и вконец озябшие люди, неосознанно, как по команде, втянув головы в плечи, испуганно поворачиваются на звук – а вдруг оттуда? Хотя все знают, откуда… В Галкиной голове крутятся где-то давно прочитанные и запавшие в сердце слова: «Добрые души уходят первыми. Их последний поступок, будто последний экзамен, и они возвращаются домой, на небеса, но уже другими, более мудрыми ангелами». В ворота въезжает еще один микроавтобус, и его провожают долгими взглядами – это отвлекает, меняет ход мыслей, на секунду уносит из заиндевелого двора городского морга, с его вечно снующими работниками, подальше, туда, где ничего этого нет. Хлоп! На крыльцо выходят двое в синих фуфайках поверх бело-серых халатов. Курят, держа сигареты хирургическими зажимами. О чем-то говорят, а Галка закрывает глаза и мучительно, до зубного скрежета хочет, чтобы их болтовня перенесла ее в позавчера и чтобы десять часов двадцать семь минут еще не наступили. А если наступили, то Андрей не звонил. А если позвонил, то не сказал, что Кати больше нет, а сказал, что вечером они придут.