Кажется, они голубые.
Того ошеломляюще голубого цвета, который невозможно не заметить, если такие глаза на тебя смотрят. Не зелено-голубые и не серо-голубые, просто голубые.
У Крикета они действительно такие.
И его смех. Я уже забыла, как с ним легко. Все четверо мы смеемся над какой-то глупостью, как это часто бывает от усталости. Крикет шутит и поворачивается проверить, смеюсь ли я, и мне хочется сказать, что он забавный, и что я счастлива быть его другом, и что он самый добрый из всех людей, кого я знала. И мне хочется прижать ладонь к груди Крикета, чтобы почувствовать, как бьется его сердце, проверить, там ли оно на самом деле.
Но мы не должны касаться друг друга.
Все снова хохочут, а я даже не знаю над чем. Крикет опять проверяет мою реакцию, и я зачем-то смеюсь. Его глаза радостно вспыхивают. Мне приходится опустить взгляд, потому что я слишком счастливо улыбаюсь в ответ. Я ловлю в зеркале заднего вида взгляды родителей. Они переглядываются так, словно скрывают от нас какой-то секрет.
Но они ошибаются. Это не секрет.
Я опускаю потяжелевшие веки. И мечтаю протянуть руку, чтобы коснуться руки Крикета. Только руки. Она осторожно, но крепко сжимает мою ладонь, и я ощущаю гладкость его кожи. Удивительное ощущение. Никогда не чувствовала ничего подобного.
Звук его голоса заставляет меня проснуться.
– Кто это там? – сонно спрашивает он.
Некоторые люди утверждают, что предчувствуют, если должно случиться что-то плохое. Незадолго до самого события. Вопрос Крикета повергает меня в необъяснимый ужас. Даже не знаю почему. Парень задал его абсолютно невинным тоном. Возможно, на меня так подействовало молчание родителей. На переднем сиденье царит оглушительная тишина. Как только машина останавливается напротив входной двери, я открываю глаза. Предчувствие меня не обмануло.
Там, на крыльце, моя мать.
Кожа да кости. Я не видела Нору несколько месяцев. Не знаю, как это возможно, но она еще похудела. Сколько себя помню, Нора была чересчур худой. Теперь, когда она сидит, облокотившись на перила и подложив вместо подушки под голову свитер, она напоминает кучу обмотанных лохмотьями веток.
Просто спит? Или снова напилась?
Я краснею от стыда. И это моя мать. Мне не хочется, чтобы Крикет ее узнал, хотя это и очевидно. Вопрос повисает в воздухе, и кусочки пазла складываются воедино. Натан сохраняет полную невозмутимость. Он выруливает на подъездную дорожку и выключает двигатель. Никто не решается выйти из машины. Энди бормочет проклятия себе под нос.
– Мы не можем оставить ее здесь, – спустя минуту говорит он.