Высокий статус профессионального военного в Германской империи не позволял офицеру так легко отказываться от военной карьеры и выходить в отставку, как это было принято у русской аристократии, даже в случае очевидных творческих дарований и желания испытать себя на этом поприще. В Австро-Венгрии даже в среде офицерского корпуса в отношении военных перспектив монархии царил плохо скрываемый скепсис, хотя он сопровождался решимостью неприятно удивить основного соперника или продемонстрировать превосходство над теми, кого не считали достойным противником — перед Италией и/или Сербией. Определенный пессимизм, недоверие к лояльности солдатской массы и уязвленное самолюбие сближали австро-венгерское и русское офицерство, травмированное русско-японской войной и в еще большей степени революцией 1905–1907 гг. Зачастую в австро-венгерской элите уповали главным образом на ловкие маневры дипломатов венской школы, которым действительно удалось приобрести немалую агентуру и влияние в дипломатическом корпусе, успешно интригуя в Константинополе, Париже и даже в Риме.>96 Несколько успокаивало чисто инерционное неверие в скорые глобальные перемены, а также уверенность в том, что развал громадной монархии не выгоден ни Берлину, ни Петербургу, ни Лондону.
Германскому офицерству был свойственен куда больший оптимизм в связи с отсутствием негативного военного опыта, каковой имелся у австро-венгерского еще со времен Бисмарка и тем более у русского офицерства после русско-японской войны. В германской армии была выражена склонность к экспансии — из-за кадрового давления и скромной территории метрополии; несколько ниже был общекультурный уровень в силу более высокой концентрации на профессиональных вопросах, в то время как русское офицерство исторически несло огромную светскую и общественную нагрузку, а австрийское во многом ориентировалось на салонную культуру расцвета XIX столетия. В Германии же начала XX в. общественное влияние в большей степени было уделом буржуазии и университетской профессуры.>97
Российская империя, а также Германия и Австро-Венгрия оставались на уровне элит консервативными авторитарными монархиями, хотя по ряду показателей обе страны объективно уже не соответствовали «идеальному типу» такого государственного устройства, сколько бы ни указывали на существенные пережитки «феодализма» ученые-марксисты. В особенности это касается состояния экономики, уровня влияния буржуазии, господствующих настроений среди верхов интеллигенции. Сходство Вильгельма Гогенцоллерна и Николая Романова при всей разности их характеров было таково, что они имели даже схожих по типу врагов среди собственных подданных.