Но непостижимый последний этап — ФОТУРО — кладет предел нашей фантазии. Чтобы мы ни творили при помощи доставшихся нам фрагментов мозаики, какие бы чудеса не были нам доступны, единственное, что мы знаем наверняка — это то, что ответа не будет.
Юнус Каркасов,
Докладная записка д-ру Цейтлину,
ДАНКЛИГ, ночь с 13 августа на 13 августа 20.. г.
КВОНЛЕД
Когда стало ясно, что ФОТУРО не действует, и цикл завершить невозможно, мы странным образом успокоились — все, кроме Квонледа. Из чистого упрямства он настаивал на продолжении эксперимента — не получилось, мол, в этот раз, так получится в следующий. Когда же ему растолковали, что дело не в количестве опытов, а в самих законах мироздания, что не допускают осуществления ФОТУРО, он грохнул кулаком по столу и сказал:
— Требую пересмотра законов мироздания!
— Это не человек, это таран какой-то, — пробормотал Каркасов. — За таким надо глядеть в оба, ведь не выдержит.
И он был прав, ибо Квонлед, не умея приспособиться к обстоятельствам, в конце концов, восстал против бессмысленности мира и объявил во всеуслышание, что у себя в лаборатории собирает — ни много, ни мало — Машину Цели!
Что, всполошились мы, да не может этого быть! Может, улыбался Квонлед и охотно делился со всеми желающими своим замыслом:
— Я просто перевернул проблему с ног на голову, — говорил он. — Согласно нашей теории ФОТУРО не действует потому, что нечто, к чему оно обращается, не отвечает. Впору отчаяться, однако я спросил себя: а должно ли существовать это самое нечто? Не обращен ли вопрос ФОТУРО к нам самим? Что, если именно мы, а не кто-то там, неизвестно где, должны на него ответить?
Если это так, тогда над нами не довлеет рок, и нет в мире такого потолка, которого, поднимаясь все выше, мы рано или поздно должны достичь. Мы не прокляты, нет — дело в том, что раньше мы полагались на случай там, где взять ситуацию под контроль следовало с самого начала. Для этого я и решил создать Машину Цели. Понимаете? Нет? Хорошо, объясняю популярно: депеши ФОТУРО требуют наличия адресата, и моя Машина создаст этот адресат, разрывая тем самым цикл. Как она это сделает? Спросите что полегче! Не знаю, это ее дело. Ждите демонстрации! Все!
Квонледа слушали, Квонледу аплодировали, но мало кто принимал его всерьез. Скорее всего, единственным человеком, относившимся к Квонледу серьезно, был сам Квонлед. И все же, когда он — большой, грузный, с нахмуренным лбом — вновь и вновь обходил свою машину, мы чувствовали невольное уважение. В такие минуты Квонлед напоминал подвижника, из тех, что носили власяницу, проповедовали птицам Слово Божье и годами вытачивали из куска дерева собственный гроб.