– Домой с работы иду… А что?
– Анечка, давай скорее к нам! Отцу опять плохо!
– А что такое?
– Да не знаю я… Лежит, за живот держится, зеленый весь! Быстрее, Анечка!
– Да, мам, бегу…
Запыхавшись, влетела в отчий дом, с разбегу столкнулась в дверях с матерью.
– Где он?
– Там, в комнате… Да постой, Ань! Он уснул вроде…
– То есть как, уснул? Ты же сказала, плохо ему!
– Ну да… Я тебе позвонила, потом пошла на кухню травки ему заварить, вернулась в комнату, а он спит… Разбудить, может?
– Да нет, не надо. Пусть спит.
– А вдруг помрет?
– Да ну тебя, мам! Скажи лучше – он опять сегодня к бутылке прикладывался?
– А я знаю? Я ж на работе целый день была! Прихожу, а он тут стонет…Ну, я и давай тебе бегом звонить! Так страшно стало!
– Понятно… – устало опустилась она на кухонный табурет. – А я так бежала, сил нет… Чего ты меня все время пугаешь?
– Ну, извини… Я и сама пугаюсь, Ань. Хочешь, чаю налью? А может, борща?
– А кто борщ варил?
– Отец, кто ж еще!
– Ну, если борщ варил, значит, не помирает. Не переживай, мам.
– Да как не переживать, дочка? Я ж вижу, как он на глазах тает!
– Да он не тает, он спивается потихоньку, мам… А ты этому невольно потворствуешь!
– Как это я потворствую? Сама наливаю, что ли? Думай, что говоришь!
– Нет, не наливаешь, конечно… Но сквозь пальцы на это безобразие смотришь. Ему вообще ни грамма спиртного нельзя! Надо же делать что-то, присматривать за ним как-то!
– Да когда я буду за ним присматривать, если я целый день на работе? Кручусь, как белка в колесе, еще и за мужем присматривай… А за мной кто присмотрит? Ты даже не представляешь, как я устала, дочка… И до пенсии еще семь верст киселя хлебать, и работать за двоих сил уже нет. Видать, доля моя такая. Ты посмотри, посмотри на меня – старуха старухой… А мне ведь и пятидесяти еще нет… Хорошо, хоть тебя выучить успели… Вот загнусь на этой работе, что делать тогда с нами станешь?
Всхлипнув, мать тяжело опустилась на стул, дрожащими пальцами поправила складку старенькой клетчатой юбки, сложила узлом руки, покачалась взад-вперед молча.
Она вдруг почувствовала, как плеснулось в нее волной исходящее от матери горестное уныние, накрыло с головой, жадно съедая поселившуюся внутри веселость. Показалось, даже зашипело внутри что-то, лишь пузырьки пошли колотьем вверх по желудку. И – все. И – пустота. Прежняя пустота, которая вот-вот наполнится раздражением. Господи, как глупо, как безрадостно все устроено в этой жизни! Зачем? За что ей все это, господи?
– Мам… А зачем, а? – спросила вдруг тихо, с нехорошей озлобленностью в голосе.