Кстати, почему он тогда не запил «Перцовку» пивом — этого сам Окаёмов так никогда и не понял: видимо, по воле Бахуса. Который таким нехитрым образом высказался за их с Алексеем дружбу: долгую, прочную — как оказалось, на всю отпущенную Гневицкому жизнь. Во всяком случае, после этого поневоле красивого окаёмовского жеста — водку как воду, без «закуси»! — началось их сближение. Которое к концу третьего курса переросло в тесную дружбу. И уже через Алексея Окаёмов сблизился с Генкой Зареченским — хотя настоящего триумвирата не получилось: отдавая дань Генкиному ехидному остроумию, особенно его издевательским переделкам многих популярных эстрадных песен, принять его цинически-наплевательского отношения ко всему на свете Лёвушка Окаёмов (в ту пору достаточно романтически настроенный молодой человек) не мог. Хотя, конечно, определённое — особенно в смысле приобщения к питейной традиции — влияние на «зелёного школяра» этот бывалый «морской волк» всё-таки оказал: в частности, научил его «грамотно» опохмеляться. Именно он, а не, как это можно было предположить, Алексей Гневицкий — который в силу своей природной абсолютной толерантности к алкоголю вообще не знал, что такое похмелье: мог пить когда угодно, сколько угодно и что угодно, на следующий день ни в малейшей степени не испытывая никаких неприятных ощущений.
Поймав себя на том, что его воспоминания о друге вертятся вокруг одной — хотя, несомненно, близкой для восьмидесяти процентов россиян и, вероятно, двадцати процентов россиянок — но всё-таки достаточно узкой темы, Лев Иванович потушил третью, прикуренную от второй, сигарету и вернулся в купе. В аккурат к появлению там проводницы — взявшей билеты, деньги за постель и пожелавшей самолично застелить Лёвушкину полку: собственно, непонятно почему — пятьдесят рублей не такая сумма, чтобы рассчитывать на дополнительные услуги. Не будь Окаёмов совершенно выбитым из колеи гибелью друга, он бы решил, что молодая женщина старается из симпатии к нему, седеющему пятидесятилетнему астрологу, и, очень возможно, попробовал бы с ней пококетничать. Сейчас же Лев Иванович лишь вежливо поблагодарил проводницу за любезность, заверив, что с постелью прекрасно справится сам, да попросил разбудить его за двадцать минут до прибытия в Великореченск. Женщина, одарив Льва Ивановича явно не дежурной улыбкой, сказала, что — разумеется — разбудит ровно за двадцать минут.
После визита проводницы договорившаяся с нею молодёжь расположилась на нижней полке уже по-хозяйски и «приватизировала» не только полку, но и узкий вагонный столик: полностью уставив его пёстрыми упаковками с несъедобной на вид иностранной снедью. Но тут же девушка — то ли испугавшаяся собственной дерзости, то ли просто имеющая некоторое представление о вежливости — извинилась перед Окаёмовым, пообещав сразу же, как только они «покушают», всё убрать и, назвавшись Катей, предложила ему разделить с ними ужин: давняя, правда, в последние годы почти вышедшая из употребления вагонная традиция.