Произнося эту слегка ядовитую похвалу, Татьяна одновременно «сервировала» скамеечку: к тарелке с бутербродами и огурцами добавились едва початая бутылка водки и два стакана. Окаёмов налил их до половины, взял один и, на секунду задумавшись, заговорил, будто бы размышляя вслух:
— Ну, вот, Танечка, и Алексей… Царство ему Небесное… ушёл, значит… нет, по сволочному всё-таки устроен мир! Хорошие люди уходят, а всякая мразь живёт… Конечно, моя Мария Сергеевна… прости, Танечка, ты не знаешь — жена…
Окаёмов не понимал, с какой стати его вдруг потянуло на совершенно неуместные излияния, но почему-то не мог остановиться:
— …жутко религиозная… как какая-нибудь средневековая монашка… всё молится, чтобы я не попал в ад… ну — после смерти… бред какой-то! Прости, Танечка, несу чёрт те что! Алексею ТАМ сейчас хорошо — я знаю… а здесь… здесь ему, как говорится, вечная память.
С трудом справившись с этой абракадаброй, Лев Иванович выпил водку и взял из тарелки маленький солёный огурчик. Татьяна Негода тоже выпила свою дозу и тоже, игнорировав бутерброды, захрустела классическим огурцом.
Выпив и закусив, женщина, перескакивая с одного на другое, стала рассказывать Окаёмову о гибели их общего друга — постоянно возвращаясь к тому, каким талантливым художником и замечательным человеком был Алексей Гневицкий, и каким страшным ударом оказалась его смерть для всех, близко знавших Алексея. Особенно — для Валентины.
Несколько минут послушав Татьянин сбивчивый монолог, Окаёмов собрался возникшими у него вопросами превратить его в диалог, но не успел: разбуженный их разговором, спавший в песочнице, нищий встал, отряхнулся и, подойдя к лавке на расстояние двух шагов, попросил закурить. Доставая из пачки сигарету, Лев Иванович обратил внимание, что глаза старого бродяги с жадностью поедают расставленную на скамеечке непритязательную снедь. Впрочем, могло и показаться — пронзительный взгляд бомжа могла притягивать одна только водка.
Как бы то ни было, но Льву Ивановичу сделалось очень неуютно — эти мутные, эти усталые, эти больные глаза! Мерещилось: этими глазами вся тысячелетняя история России смотрит сейчас на свою единственную отраду — на водку, мерцающую в полупрозрачном стекле бутылки. Освобождаясь от наваждения, — а что? если бы не жена и не астрология, затеянные властями псевдорыночные преобразования его самого, никому ненужного сорокачетырёхлетнего инженера приборостроителя, могли бы запросто выбросить на помойку! — Окаёмов налил полный стакан и вместе с бутербродами протянул нищему: — Вот. На помин души раба Божьего Алексея. Выпейте — а?