(Спрашивается, Лев Иванович, какого чёрта?! Тебя до нервного зуда задела Татьянина зависть к Лёшиной Валентине? До желания почесать ужаленный мозжечок давно отпавшим хвостом? Нет, господин Окаёмов! Твоё преступное предсказание! Всё дело в нём! А Татьяна сейчас, как получасом раньше старый бродяга, всего лишь «объект замещения» — удобный повод, чтобы заслуженную злость на себя перенести на других! Немедленно, Лев Иванович, — слышишь! — бери себя в руки.)
Таким образом, отыскав причину и подавив раздражительность, начавшуюся с самого утра — когда «подкупленная» проводница разбудила его десятью минутами позже, чем было условленно — Окаёмов смог должным образом оценить сваренный Татьяной Негодой кофе: изумительный кофе! Так и веющий ночными ароматами аравийских пустынь!
В самых восторженных словах выразив своё восхищение этим дивным напитком, Окаёмов собрался посоветоваться с Татьяной относительно того, кому лучше передать тысячу долларов — непосредственно Валентине или в образованный несколькими близкими друзьями Алексея «комитет» по его похоронам? — как за тонкой кухонной дверью послышался скрип диванных пружин: что? Проснулась Валя?
Лев Иванович машинально посмотрел на часы — восемь минут одиннадцатого — время-то как торопится! Казалось, он совсем недавно нажал кнопку звонка Алексеевой квартиры — и вот вам: прошло уже более трёх часов!
Татьяна, услышав пружинный скрип, сказала, — секундочку, — и, по-птичьи вспорхнув со стула, исчезла за дверью. Скоро вернувшись, артистка подтвердила — да: Валентина проснулась и через несколько минут зайдёт поздороваться — лишь чуточку приведёт себя в порядок.
Встреться сейчас Окаёмов с Валентиной где-нибудь на улице, то не узнал бы её — в кухню вошла сомнамбула. Без возраста, пола, да даже — и без лица. В самом деле: несмотря на наложенный второпях слой косметики, фотографию обратной стороны Луны никак не назовёшь женским лицом.
…вошла, поздоровалась, села к столу, машинально взяла предложенный Татьяной кофе, сделала глоток, отставила чашку, затем снова поднесла её ко рту и, отпив самую малость, опять вернула чашку на блюдце. Без спроса потянулась к окаёмовской «Приме», неловко обхватила губами непривычный (без фильтра) конец сигареты, прикурила от поднесённой астрологом зажигалки, затянулась, закашлялась и, вынув изо рта это «народное курево», стала сосредоточенно давить сигарету о дно и края большой керамической пепельницы. И вдруг, не прерывая этого истребительного занятия, заговорила ровным, «механическим» голосом:
— Ну вот, Лёвушка, ты своего добился… накликал на Алексея беду… что так случится — я это знала с девяносто второго года… а завидовал ты ему всегда… ещё с института…