"Это... Я...", - покраснела Рита.
"Твое дело, твое, я понимаю, но все же... Он удовлетворяет тебя?"
"Да", - почти беззвучно, сгорая от стыда, пролепетала Рита.
"Ну и хорошо! Ну и славно!" - вдруг рассмеялась Бермудская. "Удовлетворяет, и славно! Это ведь очень важный аспект семейной жизни, дорогая моя... Это я так спросила, он все же много пил, вел, так сказать... активный образ жизни... Но ничего, он ещё молод, значит, все в порядке? Ну, иди, иди..."
Рита чуть не выпрыгнула из комнаты, до того ей было неприятно здесь находиться. Она чувствовала на затылке напряженный взгляд свекрови. Почему она об этом спросила?
... В её присутствии Рита всегда чувствовала себя как кролик под взглядом удава. Что бы свекровь ни делала, хоть чай пила, хоть смотрела телевизор. Самыми счастливыми были те дни, когда она куда-нибудь уезжала. Поначалу она ездила много - за границу, в командировки и встречи с читателями по стране, частенько убывала в Дома творчества - в Ялту, Коктебель, Пицунду, Малеевку, Дубулты. Потом, к сожалению, стала гораздо чаще бывать дома. На дачу ездить она не любила. Чаще туда ездили молодые. И грозная Ольга Александровна все больше находилась дома и наполняла все вокруг своей могучей аурой...
А без неё бывало так хорошо... Огромная квартира, и они со Степаном вдвоем. Можно делать все, что хочется, ходить по квартире в любом виде хоть голыми, что они частенько и делали. Когда дома не было Степана, Рита много читала, в библиотеке Балясниковых были очень интересные, редкие книги на самые разнообразные темы. Порой ей попадались письма. Она, понимая, что читать чужие письма - это грех, не могла справиться со своим жгучим интересом к написанному в них, где история страны порой переплеталась с историей семьи, в которую она, волей судьбы попала. Одно, старое, ветхое, особенно её потрясло. Оно было адресовано покойному Егору Степановичу. Написано мелким женским мало разборчивым почерком. Рита и по сей день помнит душераздирающие строки из этого письма. "Егор, дорогой, ради Бога, помоги... Я знаю, что твои дела идут прекрасно, ты в таком молодом возрасте уже генерал, ты на высокой должности. И мы рады за тебя, мы гордимся тобой. А мы здесь, в Казахстане, просто голодаем. Толя не может найти работу. Он согласен на любую, самую черную, самую грязную. Но ему не дают и такую. Я работаю посудомойкой в рабочей столовой, на эти деньги и живем втроем - я, Толя и наш маленький Коленька. Если бы ты видел его, нашего шестилетнего сыночка, Егорушка! Он такой худенький, бледненький, как будто просвечивает весь, он недоедает... Живем мы в холодной семиметровой комнатушке в бараке, а зимы здесь очень холодные, ветреные. А в чем виноваты мы, я, Толя, наш сынок? В том, что Толя по национальности немец? Во дворе мальчишки дразнят бедного Коленьку фашистом. А в чем виновата я? В том, что полюбила Толю? А он в своей национальности? Ведь он же из обрусевших немцев, приехавших в Россию ещё до революции. Его отец был земский врач, и дед врач, они лечили русских людей, они в глуши боролись со страшными эпидемиями - холеры, оспы, они в нечеловеческих условиях делали успешные сложнейшие операции... И за что Толе и нам такая судьба? Мы так же как и все нормальные люди ненавидим фашизм, от души радуемся тому, что ему скоро конец, и тоже хотим внести хоть какой-то вклад в победу над ним, хоть самый маленький... Но мы находимся на грани выживания, мы стали изгоями общества. Егорушка, дорогой, помоги нам, мы умираем от голода и нищеты. Ты же мой родной брат, наше детство прошло вместе, вспомни, как мы дружили, как играли вместе... Твоя сестра Вера."