– Не надо, он испугается. Пусть сам проснется.
Через несколько минут спящий открыл глаза, увидел тепловоз, стоящих рядом мужчин, испуганно вскочил, стал что-то кричать, оправдываясь. В ответ машинист ему предложил:
– Идем, поедешь с нами, я вечером возвращаюсь – привезу тебя обратно. А по дороге ты мне всё про себя расскажешь.
– И тот с ним поехал? – удивленно спросил Марк.
– Поехал – и вернулся, и уже не думал о самоубийстве: машинист помог ему устроиться на курсы, окончить их и тоже стать машинистом.
– Какой потрясающий мужик этот машинист! Ты знал его?
– Да.
– Кто же он?
Август Львович помолчал, потом произнес:
– Это мой отец. Прошел войну, был танкистом, а после войны стал машинистом, водил поезда до пенсии, после выхода на пенсию учил других, не только правильно водить, но и правильно жить… Это он назвал меня Августом… Слушай, мне перед ним стало стыдно. Давай помянем его…
Они сделали еще по глотку.
– Так, со мной всё. А как твоя любовь – Светлана?
– Звала к себе, – сообщил Марк. – Но я ей отказал: не могу в третий раз уходить из семьи. Она едет в Москву. Хочет забыть меня. Как она сформулировала: хочет от меня выздороветь.
– И что ты ей пожелал?
– Удачи!.. Давай за это выпьем?
– За что? За то, чтоб она тебя забыла?
– Ей это надо, чтобы жить дальше… Очень надо!..
– А тебе?
– Мне больно! Очень больно!.. Я этого так не хочу! Я не могу без нее!..
– Так делай что-нибудь, делай! Не будь Февралем, будь Августом!
– Думаю, уже поздно.
Огромный зал был переполнен. В первом ряду на одном из приставных стульев сидел Марк. На сцене размещались стол и кресло. В кресле расположился Август Львович. На столе – микрофон, раскрытая папка с конспектом выступления и прозрачный кувшин, наполненный коричневатой жидкостью. Наливая ее себе в стакан, Август Львович предупредил присутствующих:
– Не подумайте, что это коньяк. Это чай. У меня выработалась привычка – доклад с чаем.
Сделал пару глотков и продолжил:
– …Настало новое время, и мы все сейчас в дороге.
Мы спешим в туманное будущее, к манящему благополучию, к призрачному богатству. Мы мчим с максимальной скоростью, без отдыха, без остановок, позабыв о сидящих рядом спутниках, самых близких, самых любимых… «Потом, потом, когда доедем!» А за окнами – солнце, море, цветы, женщины. Но мы их тоже не замечаем, мы мчим вперед: «Потом, потом!». А потом настанет ночь, и мы уже ничего не увидим…
Да, эмиграция, да, суровая необходимость, да, день за два, как в зачетном лагере. Да, да, всё – да… Но!..
В той нашей жизни нас учили только вкалывать, только нестись вперед, к манящей пропасти светлого будущего. Сталинские соколы очень не хотели, чтобы мы хоть иногда останавливались, ибо, остановившись, оглядываешься, а оглянувшись – осмысливаешь. А этого боялись больше всего, поэтому нас гнали вперед, и мы мчались, обгоняя друг друга, с криками «Ура!», соревнуясь в социдиотизме.