Ей стала ненавистна Валерина работа. Ее постоянно терзала болезненная ревность при мысли о том, что его руки, такие чувственные руки, касаются тела другой женщины.
— Ну что ты, глупенькая! — успокаивал ее Валера. — Мне, кроме тебя, никто не нужен. Ты — мой покой, ты — мое счастье.
Эту мысль Валера вкладывал в Людино сознание каждое утро до тех пор, пока Люда не начала верить, и тогда вся ее унылая фигура осветилась божественным светом любви, и, вся облитая этим нежным свечением, она шагала на работу, торжественно держа под руку свою судьбу.
При этом ей казалось, что воздух, деревья, люди вокруг нее, все должно ликовать и радоваться вместе с ней.
Иногда она внезапно останавливалась посреди улицы.
— Что случилось? — спрашивал Валера, чутко приподнимая вверх подбородок. — Почему ты остановилась?
— Мне их так жалко, — произносила Люда.
— Кого?
— Людей.
— Каких людей?
— Всех, всех людей, живущих на земле.
Она провожала печальным взглядом несущихся мимо нее прохожих с серыми угрюмыми лицами, с тяжелыми сумками, в которых они все тащили и тащили что-то по домам, и ей было ясно, что ни один из них никого не любит и их не любит никто.
— Они все такие несчастные… — бормотала она, и на глазах у нее наворачивались слезы.
— Да с чего ты взяла? — смеялся Валера. — У каждого человека есть свое маленькое счастье. У кого-то — побольше, у кого-то — поменьше.
— Нет! — возражала Люда. — Ты так говоришь потому, что ты их не видишь. Они все такие темные, да, погасшие, как покинутые дома. И все они мечтают об одном, чтобы рядом был родной человек, который их понимает. Почему, почему такая, самая простая вещь на свете ни у кого не получается?
В то время как Валера с Людой витали где-то в им одним доступных пределах, в процедурной, разложив на массажном столе обед, мечтала о самой простой вещи на свете массажистка Рая.
Ее жизнь до последнего времени складывалась ровно и отвратительно, то есть не было в этой жизни ничего, о чем она могла бы вспомнить с удовольствием.
Прежде Рая никогда об этом не задумывалась. «Ну а чего думать о какой-то ерунде, все так живут. Кто-то с семьей мучается, кто-то — без семьи. А вон Людка и вовсе как перст — сирота казанская, и ни один нормальный мужик к ней даже не приблизится!» И именно эта мысль о Людке, о ее глобальном пугающем одиночестве, как выяснилось, была спасительной.
То есть Людка служила тонкой мембраной между Раей и крайней точкой одиночества.
Людину любовь Рая восприняла как бунт на корабле, как какое-то форменное безобразие восприняла она этот смехотворный союз. От созерцания чужого счастья ее душа скукожилась, и сердце то и дело неприятно сжималось от зависти.